— Для физкультурника главное — пропотеть.

Поскольку эта цель была давно достигнута, кто-то не выдержал и попросил его заткнуться.

На небе появилась первая, похожая на кристалл с острыми краями звездочка. Воздух сделался заметно жестче. Похолодало.

Яйла стала сосредоточенно, угрожающе тихой. Далеко, на гребне холма, возник и тут же пропал небольшой табун лошадей.

То ли для того чтобы показать эрудицию, то ли чтобы скрыть растерянность, Костя говорил об аккумуляторе, который, по-видимому, «сел», о свечах, которые, наверное, «забросало», о карбюраторе — он, кажется, «засосался». Митя угрюмо отмалчивался.

Я в технике ничего не смыслю и потому был уверен в другом: наш похожий на ишачка автобус попросту заупрямился, и сегодня мы, судя по всему, с места его не сдвинем. А раз так, то, пока еще окончательно не стемнело, самое время позаботиться о сушняке для костра. Главное — не стервениться от неприятностей, расслабиться после сумбурного дня, не терять чувства юмора и помнить, что утро вечера мудренее.

Костер всегда прекрасен. А я давным-давно не сидел возле него так вот по-настоящему, когда огонь разведен не ради баловства или туристской экзотики, а потому, что в нем есть истинная нужда, и теперь наслаждался. Остальные, видимо, испытывали то же.

Алюминиевая кружка обошла два круга, от буханки хлеба остались на газете одни крошки, опустели жестянки из-под баклажанной икры и бычков в томате[7] — настало самое время перекурить. Мой сосед Саня, милый, белобрысый паренек (он разок передернул, и кружка, сделав зигзаг, направилась прямо ко мне), не стал даже доставать свою цацку — зажигалку в форме пистолета, а прикурил от головешки. Я в этом увидел признак благостного настроения. И Митя против обыкновения не хрондучал (но этот, может быть, от сознания собственной вины). Больше того, Митя попытался приободрить остальных, хотя нужды в этом и не было. Он сказал:

— Это еще что! И выпивка и закуска. Рай. Вот в сорок шестом голодали так, что задница паутиной заросла.

Повеселевший Саня повернулся ко мне:

— Это не мешало бы и записать.

Я кивнул. Чудный парень. Когда вертели ручку и толкали машину, ему досталось больше всех. Костя подначивал:

— А ну, боксер, покажи себя!

Я сперва не понял, что «боксер» это и есть Саня. Бывают же такие ребята: в одежде кажется худым и хрупким, как сухарь, а разденется — ну и ну… Широкая, мощная грудь, бугры мышц на плечах, крепкая шея. Таким был и этот мальчик, без пяти минут солдат — он знал, что еще в нынешнем году пойдет служить.

Да, Митя выдает перлы. Прямо своей широкой, промасленной ладонью черпает из родника народной мудрости. Но Самый Главный, Костя, был не таков, чтобы кого-то при нем отличали, а он сам оставался без внимания.

— Записать, конечно, можно, — сначала согласился он, а потом возразил: — Только это пустяк. Подумаешь, присказка! Я их миллион знаю. Мне вот историю один чудак недавно рассказал…

Мы расположились поудобней: почему бы и не послушать?

— …Живет мужик в Керчи — фамилию, правда, не помню, а врать не хочу. Совершенно потрясный мужик. О нем даже в газете писали. Сам не читал, а говорят, здорово написано. Про то, как этот мужик в десантах высаживался, как немцев бил. Герой! Он ротой морской пехоты командовал. Ну а что такое морская пехота, каждый знает. Ребята — оторви и выбрось. Сила. Так он даже среди них отличался. Когда высаживались в Эльтигене, ранили его. Не то мина рядом разорвалась, не то очередью срезали — врать не хочу, — только посекли его здорово, весь оказался в дырках. Так матросы его — на плащ-палатку и с собой в атаку потащили. А он лежит на плащ-палатке, кровища хлещет, а духом не падает — пистолетом размахивает и еще командует. «Полундра! — кричит. — Бей фрицев!» Сила. Ну и разное там другое про подвиги. Он еще немало чего натворил. А что вы думаете — мужик здоровый, отчаянный… И кончалась статейка призывом: где, мол, ты, позабытый герой? Откликнись, старик! Он взял и откликнулся. Про это тоже написали. А керчане — они молодцы в этом отношении — пригласили его к себе, с ходу дали приличную квартиру, устроили на работу. Там он теперь и живет.

Думая, что история закончена, Алик вежливо согласился:

— Любопытно.

Я до сих пор ничего не сказал об Алике, а ведь это он, по сути, был у нас самым главным. Костю только называли так — он все шумел по административно-хозяйственной части, а удача или неуспех дела, ради которого мы ехали, зависели от Алика. Это понимали все и потому даже перестали хохмить по поводу эспаньолки, которую Алик отрастил, как я думаю, не из простого пижонства, а для солидности. Бородка, обручальное кольцо, тихий и неторопливый говор, привлекавший, однако, внимание, — в этом была какая-то законченность.

Саня (тень Алика) тоже кивнул головой.

Но неожиданно возревновал Митя:

— Знаем мы эти газеты. Им абы гроши да харчи хороши — что хотишь напишут. Ты такое, чтоб никто не знал, расскажи. Вот, помню, лежал я в больнице, отощал совсем. «Сестра», — зову. А она: «Что такое?» «Закрой, — говорю, — сестрица, форточку, а то меня уже три раза сквозняком сдувало…»

— Тоже, пожалуй, можно записать, — улыбнулся Саня.

Записывать, ясное дело, должен был я.

— Темные люди, — отмахнулся Костя. — Я только половину рассказал. Слушайте дальше. То, что в газете написано, — цветики. Ягодки потом были. Ранили его когда? При высадке. А они в Эльтигене сорок дней держались. За это время серьезная рана не заживет. После аппендицита и то бюллетень на месяц дают, а аппендицит это же — тьфу! А десанту полная хана пришла, решили прорываться в Керчь. Что делать с ранеными? С собой не возьмешь. Бросили их. А немцы, когда взяли Эльтиген, были злые, как собаки. Выволокли наших раненых, покидали у дороги — видно, пострелять хотели. Как вдруг появился ихний генерал. Остановил машину, вылез на дорогу, глянул на раненых и говорит своим немцам: «Эх вы, — говорит, — лопухи. Только и умеете, что раненых добивать. Если бы вы были такими солдатами, как эти русские, то фюрер давно бы уже в Москве был и война закончилась». Потом еще матюкнулся пару раз, сел в машину и уехал. В общем, не стали раненых расстреливать…

Костя обвел нас взглядом — слушаем ли? Мы слушали.

— …И началась жизнь в плену. Дело известное: голод, чуть что — прикладом в зубы, а то и к стенке…

Он говорил как по писаному, и я подумал, что так вот бойко, будто по писаному, мы говорим обычно о вещах, которых на собственной шкуре испытать не пришлось. Знал бы наш