как призовую красавицу, подозревает в разных грехах, как ревнивая жена, зато вечером шофер сам себе хозяин. Группки сосредоточенных людей возле бочек и ларьков. Ручных насосов нет — все механизировано. Застоявшийся кислый запах перемешался в подвальчиках и винных магазинах с запахом сырых опилок. Сиплый голос продавщицы: «Кто там опять курит?» — и цигарка втягивается в рукав.)

— Теперь подобьем дебет-кредит, пока Митя не заговорил про любовь. Телевизора мы не захватили, даже транзистора нет. Так пускай каждый выложит одну киммерийскую историю. — Костя повернулся ко мне: — Как ты писал? «Мы вам расскажем о молодости этого древнего края…» Валяйте рассказывайте.

— Декамерон? — спросил Алик.

— Нет, давайте без пошлостей, — поморщился Костя, и в выражении его глаз, в складке губ появились брюзгливость и чопорность. Ах, какой респектабельный, какой интеллигентный человек, какой примерный член месткома, наш Самый Главный. И притом, оказывается, он не только административно-хозяйственный маг, но и массовик-затейник!

— С тебя и начнем?

— Я свое рассказал. Давайте по кругу. Следующий Алик.

Алик не стал упираться. Только подергал бородку и спросил:

— А что значит «киммерийская» история? Об этих местах? — Костя кивнул. — Тогда я о своем знакомом. Есть у меня в Феодосии знакомый таксист — назовем его дядей Федей. По-моему, грек, но пишется, наверное, русским, — в сорок четвертом году их семью не тронули, не выселили. Город знает, что называется, от и до…

Митя фыркнул:

— Тоже мне город — две улицы и полтора переулка.

— Это ты оставь, — мягко возразил Алик. Есть у него такая обезоруживающая манера говорить — как с малым дитем. — Прекрасный город. Запустили его, застраивают неумно, а сам по себе — чудо. Одни эти генуэзские башни чего стоят… Дядя Федя, между прочим, тоже иногда шпильки пускает о городе и земляках. Вот, дескать, чудаки: до сих пор спорят, где похоронен Айвазовский — в церкви святого Сергия или в монастыре святого Геворга. Нечего им, мол, делать. А самому, вижу, до невозможности это нравится: не о чем-нибудь, а о знаменитом маринисте спорим… Я как-то сказал, что не считаю Айвазовского великим художником, и сразу увидел: расстроился. Сначала перевел разговор на другое, а потом и совсем замолчал. А дядя Федя не любитель молчать…

— Трепач, одним словом, — опять всунулся Митя, но Алик не обратил внимания.

— У них, в Феодосии, Айвазовский — кумир. Культ личности Айвазовского. Так вот о дяде Феде. Милый человек. Развлекается как может. Подрядили его раз киношники ездить выбирать натуру для съемок. Целую неделю из-за баранки не вылезал. С утра до вечера. Киношники что ни посмотрят: нет, не то. А он безропотно — опять за руль и поехал дальше. А однажды глянул на счетчик и говорит: «Теперь поехали, куда я вас повезу». Покатили. Вылезли из машины и ахнули: как раз то, что нужно. «Чего ж ты нас сразу сюда не повез?» А дядя Федя смеется: «Зачем спешить? Я с вами за неделю месячный план выполнил». Он с самого начала это место имел в виду…

— Жулик, — снова не выдержал Митя.

Алик рассмеялся.

— А однажды был такой случай. Едет он с этими киношниками, режиссер и говорит: «Пивка бы…» А очередь у бочки на полквартала. Не спешат, повторяют, вяленых бычков грызут. Дядя Федя подмигнул: «Сейчас сделаем». Вылез из машины, полез в багажник, достал штатив для кинокамеры и начал устанавливать возле очереди. Потом оборачивается к режиссеру: «Так годится?» Тот, хоть и не понимает ничего, кивает: да, мол, вполне. Из очереди спрашивают: в чем дело? что случилось? А Федя: «Ничего. Тунеядцев для «Фитиля» будем снимать…» Через полминуты очередь как ветром сдуло…

Дядя Федя вызывал симпатию и мысль: нам бы такого шофера.

— Был с ним и такой случай, — продолжал Алик. — Возвращается из рейса, видит: военный бронетранспортер у въезда в город стоит. «Что случилось, солдат?» — «А черт его знает. С мотором что-то». — «Помочь?» — «Давай, если можешь». Солдат-водитель молоденький, а дядя Федя всю войну на танках и самоходках прошел. «Ладно, — говорит. — Только ты меня потом на своем бронетранспортере в гараж подбрось. Так, чтоб я сверху за пулеметом стоял. Хочу молодость вспомнить». «Давай, — соглашается солдат. — Лишь бы выручил». А чего ему не соглашаться — пулемет-то все равно не заряжен. И вот минут через сорок во двор гаража вваливается здоровенный бронетранспортер, а сверху на нем дядя Федя. Все, конечно, высыпали, окружили, загалдели. А Федя вдруг крутанул пулемет, щелкнул затвором и мрачно говорит: «Теперь я с вами потолкую…» Народ замер. «Всех стрелять не буду, — говорит, — все отойдите, а ты, механик, ни с места. Прощайся с жизнью». И опять клацнул затвором. Тут механик как рванется. Запетлял, как заяц, упал, опять вскочил… А дядя Федя хохочет: «Теперь вы видите, что это за человек? Может он в нашем передовом коллективе быть председателем профсоюза?..»

Мы тоже смеялись, а я подумал, что не худо бы познакомиться с этим дядей Федей. У нас с Аликом уже не раз так бывало: он меня знакомил с одними интересными людьми, я его — с другими.

— Погодите, — сказал Алик, — это еще не все. Знаете центральный бульвар в Феодосии? Тот, что от вокзала к порту?

Все это место, конечно, знали.

— Так вот, едем раз по бульвару. Вдруг останавливается. «Время есть?» «Есть», — говорю. «Тогда смотри». Я глянул по сторонам — ничего особенного. Каменная полированная глыба среди цветов торчит. «Постамент, — говорит дядя Федя. — Сначала тут стоял памятник Александру Второму Освободителю от граждан города Феодосии. У нас дома есть снимок. Дедушка привел сюда моего папу — еще мальчика — и сфотографировался. После революции царя скинули, поставили красноармейца. Мой папа привел меня — совсем пацана — и тоже сфотографировались. Потом красноармейца убрали, поставили Сталина. Помню, и я привел сюда сына — сфотографировались, дома карточка лежит. Потом Йоську скинули, и, слава богу, пока никого нет. А с другой стороны — внук подрастает. Неприлично перед пустым камнем фотографироваться, а нужно — семейная традиция. Может, меня пока поставить, а? — дядя Федя подмигнул. — Других кандидатур не вижу». Мы постояли еще немного и поехали дальше.

Алик замолчал, и мы молчали, будто ждали продолжения.

— Ну и что? — спросил наконец Костя.

— Ничего, — сказал Алик.

А я поинтересовался:

— Он что, тоскует, твой дядя Федя?

Алик рассмеялся:

— Из-за того что постамент пустой? Ни в коем разе…

История шофера Мити с первых слов поразила нас. Он начал так:

— Когда меня выпустили из сумасшедшего дома… — Потом спохватился: — Да вы не подумайте чего. Просто начальника табуреткой стукнул. А он не понял. Если б вышестоящий, еще туда-сюда, а подчиненный — значит, сбрендил. Другой бы под суд упек, а этот сунул в психбольницу…

— Подожди, —