– О-о, – пробормотала я, оторопело моргая. – Конечно.

Он закончил затягивать ремни, замысловато крест-накрест обмотав ножки стола, подергал его и, казалось, остался доволен, когда тот не сдвинулся с места. Я провела его в дом, в свою спальню, где оставила Ленор.

Она, конечно, сидела под кроватью. Я много убрала из этой комнаты, но кровать оставила, потому что мне нужно было где-то спать. Я сказала Коннеру, что после моего отъезда он может делать с ней все, что захочет. Мы так и не удосужились перекрасить черные стены, однако Коннер заявил, что не прочь позаботиться об этом и о некоторых других деталях, раз ему пришлось взять отпуск на пару недель, когда он повредил запястье. Он уже поговорил с Джоуи, и тот, возможно, заедет посмотреть дом. Похоже, брат думал, что его удастся продать к сентябрю. Теперь это была в основном проблема агента по недвижимости.

– А ты знаешь, что во Флориде, – невпопад начала я, – не нужно сообщать, если в доме кто-то умер, даже если это было убийство или самоубийство? Вам также не нужно сообщать о привидениях, потому что ни одна из этих вещей не считается существенным фактом.

Сэм сидел на корточках на полу, вытянув руку, словно приглашая Ленор ее понюхать.

– Это просто жуть – рассказывать подобное, пригласив кого-то к себе в комнату, – отозвался он.

Я почувствовала, как вспыхнули мои щеки. Конечно, он был прав. Я даже не подумала о таком ракурсе – просто брякнула, как обычно.

Он поднял на меня глаза и грустно улыбнулся.

– Все в порядке, – проговорил он. – Я привык слушать такое в твоем исполнении.

Он встал, очевидно, потеряв надежду, что Ленор выйдет. Оглядел комнату, отмечая голые черные стены и кровать, все еще застеленную покрывалом. Мне было интересно, о чем он думает. Нахлынули на него воспоминания так же, как на меня?

– Мне, наверное, пора идти, – проговорил он. – У меня собрание в школе.

А, ну это объясняло, почему он так нарядился. Меня охватила внезапная паника, что это конец, что я никогда больше его не увижу, что у меня никогда не будет шанса сказать ему о своих чувствах. Я не знала, было ли любовью это холодное, болезненное чувство в моем животе, но я должна была сказать ему, как он важен для меня, как сильно я ценила наше совместное времяпрепровождение, как сильно я буду скучать по нему.

Вот только слова застряли у меня в горле. С Сэмом все было иначе, чем с Элисон или Коннером. Ставки были очень высоки. Я не могла ожидать от него ничего, кроме отказа. И я это заслужила.

– Вот, – сказала я, потянувшись за своей гитарой, прислоненной к стене. – Возьми ее.

Он удивленно поднял брови, глядя на меня.

– Ты хочешь, чтобы я починил твою гитару?

– Нет. – Я покачала головой. – Оставь ее себе. В любом случае, тебе она пригодится больше, чем мне.

На обратной стороне корпуса все еще была пара наклеек – одна от клуба «Международная амнистия»[81], в который я выступала в старших классах, другая от группы, которую, к моему стыду, я почти не слушала, но считала их логотип классным. Я не знала, обесценивает ли это гитару, но она все равно должна играть, несмотря ни на что.

Но Сэм не потянулся за инструментом.

– Я не хочу, – проговорил он. – Без обид, Фиби, но я не хочу…

Он замолчал, не закончив фразу, и это было жестоко, учитывая, что он начал ее с двух самых страшных слов в английском языке. «Без обид». Чего он не хотел? Чтобы в его доме было что-нибудь из моих вещей? Не хотел помнить обо мне? Волноваться обо мне?

– Будет больно, – произнес он наконец. – Видеть ее каждый день.

В этом был смысл. Но по какой-то причине мне вдруг стало очень важно подарить ему что-то, и очень хотелось, чтобы он это принял, и это стало бы овеществленным признанием всего, что произошло между нами.

– Так используй ее для деталей, – настаивала я. – Разбей вдребезги. Это всегда выглядит очень заманчиво – когда рок-звезды разбивают свои гитары на сцене. Такого катарсиса не испытаешь, если будешь бить в бубен, это точно.

Он не улыбнулся.

– Пожалуйста, Сэм! Серьезно, я не буду ею пользоваться. Вынь из нее звукосниматели или что ты там собирался делать, а остальное выброси. Или поставь новые струны и подари одному из своих учеников, которому она будет интересна. Мне все равно. Но, пожалуйста, возьми ее!

Он схватил гитару за гриф, взвешивая ее в руке. Затем осторожно поставил на пол, прислонив к стене там, где она стояла раньше. Когда он шагнул ко мне и заключил в объятия, у меня защипало в глазах.

Его теплые и сильные ладони прижимались к моим лопаткам. Я знала, как он умеет обнимать, с той первой вечеринки. Я жаждала его прикосновений еще тогда, хотела почувствовать, как его руки вот так обвивают меня. Рыдание застряло у меня в горле, и я обняла Сэма в ответ, прижавшись щекой к его плечу.

«Я тоже ни о чем не жалею, – хотела сказать я. – Кроме последнего разговора. Если бы я могла вернуться в прошлое и отменить тот день, я бы это сделала».

– Поезжай осторожно, – проговорил он и, сжав меня сильнее, поцеловал в волосы и ушел, не забрав гитару.

Ленор, наконец, выползла из-под кровати – как раз вовремя, чтобы увидеть, как я хлюпаю.

– Знаю, – кивнула я. – Плакса из меня никудышная. Я вызываю отвращение. Не отправиться ли нам вдвоем вызывать отвращение за семьсот миль отсюда?

Двадцать пять

Семестр начался в конце августа, и возвращение к обычным будням принесло облегчение. Я готовила учебные планы для последних занятий, дорабатывала главы своей диссертации с комментариями доктора Нильссон, заполняла документы, чтобы успеть к выпуску в декабре. Все вернулось на круги своя.

Хотя не совсем. У меня появилась кошка, которая теперь любила меня лишь чуть больше, чем во Флориде, но, по крайней мере, ей нравился маленький застекленный балкон, который имелся в ее новом доме. Кроме того, у меня появились проблемы со сном, и я не могла побороть меланхолию, если у меня оставалась хоть минута свободного времени. В груди будто образовалась огромная дыра в том месте, где должно было быть сердце, и ничто из того, что я пыталась сделать, казалось, не могло ее заполнить – ни чтение, ни письмо, ни проверка контрольных работ, ни бездумный просмотр Netflix.

Мы с Коннером разговаривали по телефону по меньшей мере