– Поль, я придумала! Мы можем изменить мир при помощи поцелуев! Если все будут целоваться, как мы, преступность исчезнет, а наркотики никому не будут нужны, ведь поцелуи – натуральный наркотик!

– Так где же взять столько настоящих малышек? Ты видишь, какие современные женщины, просто отмороженные существа среднего рода. Даже невозможно поволочиться за юбками, они их не носят. Нам, мужчинам, страшно приблизиться к этим эмансипированным амазонкам. Ты правильно подчеркнула в стихах этого Джеймса с трудной фамилией, что мужчины – ваши дети… Ты помнишь, малышка, в лифте ты вытирала своими кружевами мокрое пятно этому гадкому типу – я готов был полжизни отдать, лишь бы оказаться на его месте. А вечером я так страдал, когда хоровод мужских особей кружился вокруг тебя, стараясь завоевать твоё внимание. Они были готовы облизывать тебя с ног до головы.

– А ты ещё не был готов?

Поль, смеясь, целовал меня, чтобы прекратить опасную словесную дуэль. Он мне звонил каждый день, но встречались мы не так уж и часто из-за его напряжённой работы, которая для него была просто жизнью.

Я перестала быть бешеной, убедившись, что он меня любит, но не умеет сказать. Ну что ж, у меня есть время ждать и мне интересно, что же будет дальше?

А дальше… Внезапно солнце кончилось, и пошёл дождик. Знаете, такой нудный, бесконечный дождь, меняющий течение повседневной жизни Парижа. Террасы кафе опустели, словно театр после спектакля и пропало ощущение жизни, а, значит, и красоты. Но я уже умею чувствовать вкус и аромат мгновения, умею ценить в жизни всё – даже этот грустненький и противный дождик. Мои коллеги доброжелательно подшучивают над моим жёлто-горячим платьем. Мы возвращались все вместе после обеда на службу, и надо же мне было поскользнуться и упасть именно в этом месте, где велись ремонтные работы. В результате – разбитое в кровь колено с налипшим гравием. Я сижу в моём бюро в кресле, положив ногу на стул. Коллеги без толку суетятся вокруг меня и кормят чёрным шоколадом, что быстро поднимает моё настроение. Но чем промыть рану? Катрин позвонила Полю, и он довольно-таки быстро примчался. Снимая на ходу пиджак, он укоризненно посмотрел на моих сослуживцев, будто они были виноваты в том, что не усмотрели за его малышкой.

– Mon bébé, ты такая бледненькая, – Поль целует меня в лоб, – у тебя губы в шоколаде. Дайте ей стакан воды, – обратился он к моим коллегам, которые с любопытством наблюдали за нами.

– Шоколад – это моя анестезия, – смеюсь я, но Поль остаётся серьёзным.

Он открывает свой чемоданчик, который постоянно валяется в багажнике, и я вижу, что же там внутри. Оказалось – настоящая аптека! Он надевает одноразовые перчатки и, как профессиональный медик, быстро промывает и посыпает белым порошком рану.

– Поль, это наркотик?

– Малышка, наркотик – это ты, а это антибиотик, чтобы не было инфекции. Как ты себя чувствуешь? – спросил он с такой нежной заботой в голосе, что все присутствующие расчувствовались. Они с удовольствием наблюдали за нами, и когда Поль взял меня на руки, чуть не захлопали в ладоши, как в театре.

Он удобно устроил меня на переднем сидении, откинув его до упора, и поцеловал в губы горячо и страстно. В глазах было ещё беспокойство, но всепоглощающая любовь уже окрашивала синью его расширенные зрачки.

– Моя крошечка, как дождливо одиночество! Я не хочу расставаться с тобой.

Мне казалось, что он вот-вот признается в любви. Железный Поль таял, целовал мне ноги, руки, губы, но молчал, вернее, говорил, но не то, что я хотела.

– Mon bébé, какая ты вкусная, сладкая, шоколадная, так тяжело расставаться с тобой, но сегодня вечером я улетаю в командировку. Ты хочешь, я отвезу тебя ко мне, и Альбина будет за тобой ухаживать?

– Без тебя у тебя мне будет невыносимо грустно. Посмотри на меня, я ещё не видела твоих глаз в дождь.

Мы чуть не врезались в грузовик, Поль резко затормозил. Это было опасно: на мокром от дождя асфальте мы могли бы залететь очень далеко.

– Извини, малышка, – сказал спокойно Поль, когда я смотрю на тебя, я забываю обо всём, даже мой пиджак я оставил у тебя в бюро, но возвращаться не будем, нет времени, потому что так хочется целовать мою малышку. Его глаза светились любовью. Мне казалось, я вижу его любовь развёрнутой во времени, осязаю её лёгкое прикосновение, чувствую её укропный запах, но не слышу слов, не слышу слов любви…

Французы говорят, что Париж – это единственное место в мире, где можно обойтись без счастья. А я не могу, мне нужна любовь и счастье, мне нужен Поль и хмельной туман его синих глаз. Иногда пронзительная тревога охватывала меня, нетерпение и печаль мучили меня вкупе с угрызениями совести за собственное уныние. Я начинала понимать, что это значит – парижское одиночество, душевное изнеможение и эта наркотическая страсть всё время куда-то спешить, теряя последние крохи покоя. Непреклонная реальность Парижа, невозможность прикоснуться к его душе и отыскать себя. Жизнь в Париже – постоянное испытание и искушение. Поэтому я была безумно рада, услышав в телефоне голос Поля:

– Mon bébé, соскучился до предела. Как твоя коленочка, зажила?

– Почти, не хватает твоих поцелуев для полного выздоровления.

– Малышка, я тебя всю расцелую, только скорее бы вернуться. Детка, сделай одолжение, привези мой пиджак домой, Альбина будет тебя ждать. Во внутреннем кармане найдёшь fric (деньги на арго), потрать их на такси и цветы Альбине. Выбери на свой вкус что-то значительное, торжественное, пышное.

– Поль, ты хочешь веник или цветы? Я предлагаю купить изысканные белые орхидеи.

– Mon bébé, ты знаешь этимологию слова «орхидея»?

– Мне кажется, это что-то нежное, притягательное, восхитительное.

– Малышка, ты, как всегда, права! – рассмеялся Поль, – в переводе с греческого orhis означает тестикул, потому что клубни орхидей напоминают мужские яички.

– Я не собираюсь дарить клубни, а только белую нежность цветов. Это единственные растения, побывавшие в космосе.

– И ты гордишься, моя крошка, что космическую эру открыли вы – русские!

– Да, благодаря характеру.

– ?

– Немецкому характеру, которого хватило всего лишь на десять секунд! Сейчас уже не секрет, что 24 января 1945 года с военного полигона в Пенемонде была запущена ракета с пилотом Рудольфом Шредером. Однако уже на десятой секунде с ней что-то произошло и пилот, испугавшись мучительной смерти, раскусил ампулу с цианистым калием. По иронии судьбы, ракета продолжала полёт и вышла в открытый космос, но, потеряв