морями, с суровыми полярными областями. Год за годом он прокладывал новые пути в вековых льдах. В семье советских полярников Владимир Иванович заслуженно пользуется большим уважением. На карте Карского моря черной точечкой отмечен остров, носящий его имя. Этот небольшой кусочек суши открыт в 1930 году экспедицией на ледокольном пароходе «Георгий Седов».　

В советской Арктике нет, кажется, места, где бы не прошел Владимир Иванович. Он был одним из организаторов карских экспедиций в устье Енисея за сибирским лесом; участвовал в поисках итальянских дирижаблистов; провел ледокольный пароход «Сибиряков» за шестьдесят пять дней по всей трассе Северного морского пути с запада на восток, а через год повторил этот поход на «Челюскине».　

Почти сорок лет прошло с тех пор, как Воронин десятилетним мальчиком, «зуйком», на рыбацком боте вышел в первое плавание — учиться мореходному искусству и промыслу. И все это время он не переставал совершенствоваться сам и воспитывать новое поколение советских полярных мореплавателей; многих учеников Владимира Ивановича мне приходилось видеть в капитанских рубках арктических кораблей, на штурманской вахте.　

Вот он расхаживает крупным и ровным шагом по мостику, слегка приподняв плечи, высокий, кряжистый, с пышными светлоореховыми усами; когда он пристально вглядывается в синеющую даль, в уголках глаз появляются сеточки морщин. Всем видна его страстная привязанность к морю, к арктическим просторам, к родному Северу. «Тут и доживать буду», — говорит он, и взгляд его теплеет…　

«Ермак» проскочил мимо шведского острова Готланд, вышел проливами в Северное море и двенадцатимильным ходом устремился на северо-запад. Слева остались Шетландские и Фаррерские острова. Все реже встречались суда. Похолодало.

— Завтра увидим льды, — сказал Воронин.　

«Ермак» шел в Гренландском море. Корреспонденты не покидали радиорубки, жадно ловя в эфире каждое слово со льдины: у семидесятой параллели, восточнее Гренландии, происходили волнующие события. «Таймыр» и «Мурман» вошли в ледяной массив и упорно пробивались к дрейфующей станции. Льды вокруг нее сплотились.　

УПОЛ деловито посылала сигнал за сигналом: «Заметили на горизонте силуэты парохода. Ясно различаем мачты и трубы. «Таймыр» это или «Мурман»? Зажигаем костер. Следите…»　

Минут через десять застучал радист «Таймыра»: «Видим дым… Надеемся скоро выйти на чистую воду. Пришвартуемся к кромке льда. Далеко ли она от станции?»　

УПОЛ ответила: «Немногим больше мили… Следите — зажигаем факел…»　

Быстро бежали часы последней вахты четверки. «Ермак» шел в битом льду, не убавляя хода. Каждые четыре часа расстояние до станции «Северный полюс» сокращалось на полсотни миль. Но и льдина не стояла на месте, за сутки она спустилась к югу на семь миль. Казалось, до нее совсем близко…　

«Хорошо видим ваш огонь», — передали с «Таймыра».　

«А мы — ваши прожекторы», — ответила УПОЛ.　

В Москве уже давно отзвучали двенадцать звонких ударов кремлевских курантов, когда УПОЛ и радист «Таймыра» обменялись пожеланиями спокойной ночи… Но будет ли спокойной эта последняя ночь для полярников на пловучем островке?.. Нет, им не спится. Уже дважды они разводили огромный костер, и к небу взвивались языки пламени.　

Как всегда, ровно в шесть утра в эфире появилась УПОЛ, вызывающая остров Рудольфа. Федоров сообщал координаты станции, очередную сводку погоды. Полярники позавтракали. День начался столь же буднично, как и предыдущие двести семьдесят три. Но этот день — девятнадцатого февраля — завершал девятимесячный дрейф.　

«Давайте огни, факелы, мы подходим… Больше огней», — требовали «Таймыр» и «Мурман». Это было в полдень. Прошел еще час. «Видим ясно вашу станцию. Подошли к кромке льда. Наши люди отправляются к вам. Привет четверке!», — весело стучали радисты кораблей.　

Мы не могли сдержать нетерпения, так хотелось присоединиться к ликующим морякам «Таймыра» и «Мурмана», которые уже двигались по сплоченным льдам к поселку полярников. Радиостанции кораблей умолкли. А нам оставалось пройти еще только сотню миль…　

Звонок созвал нас к обеду. На пороге кают-компании показался Шмидт.

— Я рад передать вам прекрасные вести, — сказал он. — Дрейфующая экспедиция «Северный полюс» успешно выполнила задание партии и правительства.　

Дрейф закончен. Только что полярники отправили рапорт на имя товарища Сталина и передали в эфир последнюю радиограмму: «Всем, всем, всем…» В эти минуты наши товарищи находятся на борту «Таймыра» и «Мурмана». Мы идем на соединение с ними…　

Ночная темь спустилась над Гренландским морем. Сыплет мелкий снег. «Ермак» подминает белые поля; льдины переворачиваются, глухо плюхаются и скрежещут у бортов. Ослепляющий сноп мощного прожектора пробивает снежную пелену. Из радиорубки доносится дробный стук: «3-а-ж-г-л-и п-р-о-ж-е-к-т-о-р. Д-а-й-т-е с-в-о-и о-г-н-и».　

Теперь ждать недолго: еще полчаса-час, и мы увидим четверку полярников. Впервые за долгие месяцы они разлучены. Горячий спор между командами «Таймыра» и «Мурмана» — на каком корабле пойдут полярники — разрешила жеребьевка; одной «достались» Папанин и Кренкель, другой — Ширшов и Федоров.　

— Огонь на горизонте! — раздается голос вахтенного.　

Судовой прожектор! А вот и второй — немного левее и, как будто, ближе к нам. Прожекторист «Ермака» трижды мигает, встречные корабли отвечают условным сигналом.　

Озаренные светом нашего прожектора, «Таймыр» и «Мурман» медленно и осторожно подходят к «Ермаку», сближаются бортами. Я вижу возбужденные лица, слышу радостные возгласы, приветствия, рукоплескания. С «Мурмана» перекинули сходни. На них нацелились «юпитеры» кинооператоров. Опережая всех, по сходням бежит Виктор Темин, торопясь занять удобную «точку» для съемки. Вот и полярники — в черных двубортных шинелях с золочеными якорями пуговиц, в форменных фуражках с морской кокардой. Парикмахер и горячая ванна преобразили недавних жителей дрейфующей льдины.　

«Таймыр» и «Мурман» дают прощальные гудки и исчезают во мраке ночи; их путь лежит к северу Кольского полуострова, на Мурманск. «Ермак» разворачивается и идет в обратный рейс — к Ленинграду.　

«Нашего полку прибыло»: вместе с четверкой на борт «Ермака» перешли несколько московских журналистов. Я веду Курганова, моего товарища по «Правде», в крошечную каюту боцмана, где мне еще в Кронштадте удалось абонировать верхнюю койку. Что и говорить, — каютка не из комфортабельных, но работать можно: есть пара табуреток и столик, на котором умещается портативная пишущая машинка; главное, никто не мешает, боцман приходит только спать. Мы усаживаемся за столиком и пишем первую совместную корреспонденцию — «Встреча в Гренландском море». Уже за полночь, а утром читатели «Правды» узнают подробности встречи трех арктических кораблей вдали от родных берегов.　

Боцман, двадцатитрехлетний красавец-помор с фигурой тяжелоатлета, спит крепким сном утомившегося человека. В ночной тишине слышится мерное постукивание машин и треск взламываемых ледяных полей. Все, кроме вахтенных, отдыхают. Но, как машинное отделение и кочегарка, ни на миг не прекращает работы радиорубка: корреспонденты разразились ливнем телеграмм. «Десять тысяч слов!», — хватаются за голову судовые радисты. В этот предутренний час журналисты еще бодрствуют; устроившись в