и эту информацию перекачиваем себе на диск. Коллекционируем ошметки чужих мировоззрений. И пытаемся склеить из них объективную картину мира.

Я присвистнул – то ли восхищенно, то ли недоверчиво.

– Конечно, пока успехи так себе, – признал он. – Мы сильно ограничены по ресурсам, да и разных точек зрения маловато у нас, так, пара сотен… Это все равно, что чертить пятимерный куб на листке бумаги. Нам нужны такие как ты, Артём. Присоединяйся к нам.

– Дай хоть посмотреть на вашу… проекцию.

Я стоял на площади Свободы и завороженно смотрел на «Амбивалентность». Я не мог бы сказать, на что она была похожа, – такая мысль просто не могла закрасться мне в голову. Я воспринимал ее как слаженную работу шести тысяч пятидесяти восьми шестеренок, и это знание наполняло меня восторгом. Это удивительное взаимодействие, где каждая деталь сама по себе ничтожна, но их совокупность образует нечто гораздо большее, чем их сумма.

Я поднял руку и удивился: моя рука – образец идеально отлаженного биологического механизма – была совершенством. Я видел кровеносные сосуды и нервные окончания, я видел механизм транскрипции ДНК, я удивлялся собственной фрактальной сложности.

Я обернулся на город, но не увидел улиц и зданий, а только сеть взаимосвязанных событий, прошлых и будущих, и бушующую суету, и шум, и серую скуку, и бьющую через край радость.

– Впечатляет, да? – спросил тихонько Публий, стоявший за моей спиной.

– Впечатляет, – согласился я. – Я в деле, ребята.

Лиза скинула туфли, притянула колени к груди, обняла их руками и всем видом выражала задумчивость. Она выслушала меня, не меняя ни позы, ни выражения лица, словно мои слова не произвели на нее ни малейшего впечатления. А я рассказывал про фильтры, про метагностов, про объективную реальность, описать которую в полной мере я не мог из-за несовершенства протоколов перевода образной информации в вербальную.

– Это был удивительный опыт, – говорил я. – А ведь метагносты пока получили доступ к паре сотен фильтров… Представляешь, что будет, если объединить всех людей на планете!

– А ты не подумал, что все эти люди не давали тебе разрешения на то, чтобы ковыряться у них в мозгах?

– Так я и не ковырялся! Это у меня ковырялись!

– Да. И ты, кажется, был этим возмущен и испуган. А теперь собираешься ковыряться сам.

Я задумался. Она, несомненно, была права, – и еще вчера я однозначно заявил бы об этом. Но сейчас, увидев то, что я видел, отказаться, отступить, остаться с теми жалкими лоскутами реальности, которые оставляет мне фильтр, я находил самоубийственным.

– Ты должна это видеть, – уверенно сказал я. – Ты должна это увидеть сама, и после этого мы продолжим разговор.

Я достал телефон, чтобы позвонить Публию, но Лиза взяла меня за запястье:

– Нет. Знание – это прекрасно. Но не ценой подлости.

– То есть я – подлец? – уточнил я.

– Если свяжешься с этой публикой, – да.

Я задумался. Я не был готов к такому повороту.

– Я подумаю об этом, – сказал я.

– Да, пожалуйста, – ответила она бесцветно.

Мы выпили кофе в молчании, потом Лиза сказала, что ей пора. Я остался один.

Штабом метагностов была небольшая квартирка Публия: светлая, аккуратная, на последнем этаже одной из центральных высоток. Я ожидал суеты, мельтешения, несмолкаемого стука клавиш, но в штабе была тишина.

– Ребята работают из дома, – сказал Публий. – Здесь мы собираемся редко. Нас пятнадцать. Шестнадцать – с тобой. Наша база данных – распределенная, большая часть данных физически хранится здесь. Но не всё, конечно. Пойдем, покажу, как все устроено.

В кабинете, к моему удивлению, мы оказались не одни. У стены, прямо на полу, завернувшись в одеяло, кто-то спал.

– Это Комар, – сказал Публий, проследив за моим взглядом. – Он тоже из наших… был. Потом расскажу, сейчас это неважно.

Публий показывал и рассказывал, а я восхищался. Каждый фильтр существовал автономно, сам по себе, но при этом постоянно взаимодействовал с другими фильтрами: при искусственном ограничении восприятия необходимо было гарантировать, что в отсекаемом фрагменте мира не содержится ничего опасного. Так, если злоумышленник активно интересуется жертвой, то, благодаря межфильтровому взамодействию, не сможет остаться незамеченным.

Эти контакты, точнее, протоколы взаимодействия, и послужили лазейкой для метагностов. Опытные хакеры быстро нашли дыры в программах и через них – способ выгружать всю недоставленную информацию из фильтра на сервер. Затем в игру вступали сложные алгоритмы, сопоставляющие множество частных точек зрения и определяющие одну-единственную, соответствующую объективной реальности.

– Смотри, – сказал Публий, и в голосе его звучала гордость.

На большом, во всю стену, экране мне виделась карта звездного неба. Множество белых точек на черном фоне были связаны тонкими линиями, какая-то часть неба была усеяна ими густо-густо. Некоторые звездочки объединялись в созвездия. Публий показал на одно из них.

– Общая картина мира. Капсула. Люди здесь видят мир примерно одинаково. Связи здесь наиболее сильны. А между капсулами, видишь, их совсем нет. Если вот этот человек и, например, вот этот, пройдут в метре друг от друга, то один другого просто не заметит. Давай теперь покажу тебе исходники…

Мы просидели около часа, разбираясь с протоколами, уязвимостями и алгоритмами. Публий вышел сварить кофе, оставив меня глубоко погруженным в сетевые взаимодействия.

– А ты кто? – раздался за моей спиной голос.

Я подпрыгнул от неожиданности и обернулся. Парень, который спал у стены и которого Публий назвал Комаром, проснулся и таращил на меня глаза.

– Привет, – сказал я. – Я…

Я не договорил. Комар внимательно изучал игру теней на потолке. Потом вскочил, запутался в одеяле, чуть не упал, но все-таки добежал до окна и замер, завороженно глядя на улицу. Потом так же резко, буквально одним прыжком подошел ко мне.

– Я это писал. Вот именно это, – заявил он безапелляционным тоном, потом спросил, уставившись на меня прямым требовательным взглядом: – Где Пуб?

– Варит кофе, – ответил я, но он уже не слушал меня, а врубил на телефоне музыку на полную громкость. Слушал ее он странно, переключая треки через каждые два-три такта.

– Вот это классная песня! – иногда восклицал он с явным удовольствием, и я успевал облегченно вздохнуть, но Комар тут же ставил что-то другое. Сосредоточиться в этом шуме я решительно не мог.

Публий появился минуты через две, неся в руках три чашки с кофе.

– Пуб! – обрадовался Комар, отшвырнул телефон, подлетел к Публию, выхватил одну чашку, хлебнул, взвизгнул: «Горячо!» и залпом допил остаток.

– Иди поешь, – сказал Публий. – Что в холодильнике найдешь, все твое.

Комар пулей вылетел из комнаты.

– Что это было? – спросил я.

– Моя ошибка, – нахмурился Публий. – Мы с Комаром вместе начинали,