Вернувшись вместе с ним, Дягилев поручил его заботам маэстро и при этом потребовал: «Научите его всему, чему можете, и сделайте, чтобы он танцевал как Нижинский».

Но, несмотря на все затраты, роскошные декорации, которыми щедро был обставлен этот сезон, на все волнующие новинки, которые предложил Дягилев, это был сезон разочарований. Никогда афиши не разрабатывались с такой заботой, никогда Дягилев не появлялся с такой аккуратностью в обществе при всяком возможном случае, никогда раньше он не устраивал прием для представителей прессы. Теперь он сделал все это. Но «Иосиф и Потифар» провалился. Было заметно, что на этот балет потрачены огромные силы, но в нем не было того стихийного начала, из которого само собой возникает настоящее художественное творчество. «Мидас» тоже не получил хорошего приема. «Бабочка», слабая копия «Карнавала», потерпела неудачу. Единственным успехом этого сезона была поставленная в форме балета опера Римского-Корсакова «Золотой петушок». Когда Дягилев на репетициях увидел старомодные движения певцов, ему пришла на ум гениальная мысль — поставить их в качестве хора вокруг всей сцены, чтобы они пели оттуда, а их роли исполняли бы танцовщики и танцовщицы. Это оказалось очень интересно с художественной точки зрения и имело заслуженный огромный успех. Спасением для сезона стал триумф двух до этого времени неизвестных русских художников — Ларионова и, особенно, Гончаровой, которая создала декорации и костюмы для «Золотого петушка». Они оба были из московской школы. Ларионов был русский футурист, Гончарова уже была известна своими оригинальными и прекрасными иллюстрациями к сказкам для детских книг. В ее работах была новизна конструкции, новая палитра цветов и так много мужской силы и воображения, что она одним движением поднялась на ту высоту, где находился Бакст.

Вацлав был очарован ее талантом и ее работой. Кроме того, ранняя опера Стравинского «Соловей» была завершена специально для показа в этом году и поставлена с большим изяществом. Бенуа сделал декорацию в виде китайской безделушки. Дягилев испробовал все, чем можно соблазнить публику, все возможные виды редкостей, чтобы заставить зрителей забыть об отсутствии Нижинского; но он потерпел неудачу. Все и везде спрашивали, сожалели и скучали о нем.

На премьере «Иосифа и Потифара» Вацлав находился в оркестровой ложе, и лишь очень немногие в зале знали, что их любимец, о котором они так сильно жалеют, сидел среди них. В антракте Вацлав прошел в ложу мадам Эдвардс, заполненную людьми из свиты Дягилева. Его встретили холодным молчанием. Мадам Эдвардс попыталась поддержать разговор. Тогда Кокто и еще несколько находившихся там молодых людей со смехом повернулись к Вацлаву и заявили: «В этом году ваше произведение — ребенок. Видение розы выбирает роль отца. Как невероятно отвратительны роды». Вацлав был обижен, встал со своего места и ответил: «Выход в мир ребенка духа розы будет точно так же прекрасен, как выход самого духа, которым вы всегда восхищались». Затем он поклонился и ушел.

Теперь он понял, что его как человека никогда не понимали по-настоящему в этом космополитическом фешенебельном обществе.

После возвращения Вацлава в Вену мы сделали все необходимые приготовления к принятию нашего ребенка. Мы заказали себе помещение из нескольких комнат в санатории, была выбрана кормилица для младенца и сиделка для меня. Профессор ждал нашего телефонного звонка, а мы ломали себе голову над тем, какое имя дать Негритенку. Мы никогда не сомневались, что у нас будет сын. Мы оба очень хотели этого, и быть иначе просто не могло. Я хотела назвать его Борис или Лорис. Вацлав предложил имя Владислав, и мы решили, что так и назовем ребенка.

День проходил за днем, мы побывали во всех чудесных уголках Венского леса, но Владислав все не появлялся. Наконец мы устали ждать. Даже мой зять Эрик Шмедес, который очень сильно любил Вацлава и все время был вместе с нами, заявил, что такая задержка — неслыханное нарушение этикета. Вся Вена ждала этого события.

В это время в Оперном театре была премьера оперы Рихарда Штрауса «Электра», и управляющий придворным театром, князь Монтенуово, знавший, что Вацлав находится в городе, прислал нам приглашение на этот спектакль и предоставил нам ложу, заметив при этом: «Если эта современная музыка не заставит ребенка поторопиться, то ничто не заставит!»

Опера была в высшей степени интересной и понравилась Вацлаву. После нее мы весело пообедали в знаменитом ресторане Оперы. Князь Монтенуово оказался прав: «Электра» — это было уже слишком для ребенка, и на следующий день, 19 июня, наш ребенок родился.

Кира Вацлавовна Нижинская была девочкой, и я была очень несчастна из-за этого. Вацлав не показал, что разочарован. Он вместе с моей сестрой ждал в комнате рядом с операционной, и, когда медсестра объявила ему: «Это всего лишь девочка, но хорошенькая», он на одну секунду потерял контроль над собой и бросил свои перчатки на пол. Но он никогда ничего не говорил об этом мне. Наоборот, он пытался утешить меня и хвалил девочку, говорил о том, какая она очаровательная. Волосы у нее были курчавые и черные, как у негритенка, но у нее были прекрасные зеленые глаза, имевшие такое же странное очарование и такие же продолговатые, как глаза самого Вацлава. По крайней мере, одно из моих желаний исполнилось. Она была очень мускулистой и чем больше росла, тем больше становилась похожа на Вацлава.

С первой секунды, когда Вацлаву показали ребенка, началось то обожание, с которым он всегда относился к своей дочери. Я думаю, что после его искусства она была для него самым ценным, что есть на земле. Вацлав всегда относился к детям с глубоким уважением и умел их понимать.

Вацлав надзирал за детским приданым. Он не мог налюбоваться каждым движением и жестом ребенка. Ее положили в очаровательную белую корзину, которую он ставил рядом с собой в саду, в сад выносили и меня.

Счастье, которое давал Вацлаву ребенок, казалось таким безграничным, что я забыла про все трудности предыдущего месяца. Мою мать не вызвали вовремя — об этом просила я сама, потому что не хотела, чтобы она была рядом. Она упрекала за это Вацлава и, как только приехала, сразу попыталась забрать в свои руки ребенка. Я была этим очень расстроена, в особенности потому, что помнила, как именно она всего несколько месяцев назад взяла на себя труд убедить меня не иметь его. Вацлав защищал мою мать, когда я жаловалась, но попросил ее не вмешиваться. Мой отчим поднял