он был вынужден создавать оправу для своих выступлений, новую среду, с помощью которой он мог бы выражать себя и распространять новые идеи. Я знала, что он страдал от этой навязанной ему задачи, но никогда он не жаловался, даже не говорил о ней.

Вацлав смотрел танцоров в Вене и в Париже, но, как ни хотел, не смог нанять ни одного: либо им не хватало понимания искусства, либо они умели танцевать только ногами. Броня вернулась с хорошо подобранной труппой, состоявшей в основном из выпускников Императорских школ, которые были недовольны положением дел в России и возмутились, узнав о замыслах Дягилева. Они были наняты сроком на один год.

Начались репетиции. Вацлав работал практически весь день и всю ночь. Теперь все административные и организационные дела лежали тоже на нем. У него почти не было времени, чтобы есть и спать. Я начала волноваться. Броня тоже трудилась неутомимо. Она могла говорить только на русском и польском языках, но и при этом я скоро заметила, что она меня не любит. Было похоже, что она была возмущена всем, что произошло, и ненавидела меня за это, считала, что я, чужая, вторглась в Русский балет и в их семью. Она отгородилась от меня ледяной стеной, которую я так никогда и не смогла разрушить. Случалось, что у Ларю или у Виеля я ждала их на ленч до четырех или пяти часов дня, но они все время работали или танцевали.

Наконец, наступил день, когда мы должны были отправиться в Лондон. Пресса приняла Вацлава с воодушевлением. Леди Моррел стояла у двери нашего номера в «Савое» с целой охапкой весенних цветов в руках и приветствовала нас. Леди Рипон пришла к нам в тот же день после полудня, сказала нам о том, какое счастье для нее — наша свадьба, и заверила, что мы можем рассчитывать на нее во всех отношениях. Она даже сказала мне, что всегда желала, чтобы Вацлав женился, и в прошлом много раз пыталась представить его подходящим молодым особам! Но поскольку он выбрал жену сам, она могла только одобрить этот выбор и предложила себя в качестве крестной матери нашего будущего ребенка.

Последующие две недели прошли в лихорадочной подготовке. Зенон предложил Вацлаву свои услуги, был принят и оказался очень полезен. Все места в зале были распроданы. Но нас словно преследовала злая судьба — или, вернее, Дягилев. Сначала полиция запретила Броне выступать, поскольку Дягилев заявил в суде, что не принял ее заявление об уходе. Были проведены бесконечные судебные процедуры, чтобы дать Броне возможность танцевать и чтобы доказать, что она не разорвала свой контракт.

Несколько раз Вацлав пережил большие огорчения, а это не улучшило положения дел. В первый день его попросили лично прийти в офис Альфреда Батта и засвидетельствовать ему свое почтение. Вацлав не мог понять, чего от него хотят: он, который был воспитанником Императорской школы, а потом артистом Мариинского театра, был обучен являться с визитом только к одному человеку во всем мире — к царю. Все остальные, даже великие князья, сами приходили с поклоном к артистам. Альфред Батт, с которым он никогда раньше не встречался, был для него владельцем нескольких театров, бизнесменом, и он с огромной охотой был готов прийти к нему как частное лицо, но из принципа отказался приходить как артист к театральному менеджеру.

Разумеется, этот поступок был неверно понят и создал много неприятностей. А потом произошел очень прискорбный случай. Вацлав спокойно упражнялся в одиночестве на пустой сцене театра «Палас»; в это время один из рабочих сцены проходил мимо, увидел меня, но не заметил его, и прежде, чем я осознала, что происходит, нагло потрепал меня по щекам. Вацлав прыгнул на него и ударом сбил его с ног. Тот человек, разумеется, закричал, и началась драка. Это меня ошеломило: я еще никогда не видела Вацлава таким.

Из-за всех этих происшествий он стал очень нервным. Однажды на репетиции Броня была не совсем здорова и ничего не сказала об этом Вацлаву, но танцевала немного хуже, чем обычно. Вацлав раскритиковал ее, она расплакалась и ушла со сцены. Как только Вацлав вошел в свою уборную, вслед за ним туда зашел Кочетовский, оскорбил его и плюнул перед ним на пол, как русский мужик. Вацлав ничем не ответил на это, только стал еще чуть-чуть бледнее.

Его чувствительной душе было больно от этих ударов: на него нападали со всех сторон, и за что? Теперь я поняла, почему Дягилев отгораживал Вацлава от мира. Возможно, Сергей Павлович в конечном счете был прав. На костюмной репетиции Вацлав понял, что заблуждался — что «Палас» был театром-варьете, очень модным и элегантным, но все-таки варьете. Он не мог нарушить слово, которое дал публике, но не мог и подвести тридцать двух артистов, которые верили в него; и снизить художественный уровень своей балетной труппы для него тоже было невозможно. Он должен был пройти через то тяжелое испытание, которым было для него выступление в «Паласе». На что он не пошел ни за какие деньги, на то он согласился ради верности своим собратьям-артистам и уважения к публике.

В день открытия мистер Вильямс сказал мне, что у Вацлава, похоже, сильный жар, но что он все же ушел в театр. Публика приняла его горячо, но я почти ничего не видела от слез, когда Вацлав показывал свою изящную, изысканную программу после выступления клоуна и перед выступлением популярной певицы из кабаре.

На следующий день нас ждала новая атака противника: Фокин вернулся в Русский балет, и теперь Дягилев убедил его наложить запрет, который не позволял нам ставить «Видение розы». Он снова послужил орудием в могучей руке Дягилева: Сергей Павлович внушил Фокину, что тот должен был в свое время уйти из Русского балета из-за Нижинского.

Вацлав в это время уже не мог стоять на ногах. Я встревожилась и позвонила леди Рипон, а та позвала сэра Альфреда Флиппа и сэра Брюса Портера. Я дала Вацлаву аспирина, поскольку от своих домашних знала, что это лекарство хорошо снимает жар. Но сэр Альфред сказал мне, что я едва не убила Вацлава: у него было «спортивное сердце», и его положение было очень опасным. Вацлаву был очень, очень плохо. Он попытался встать и танцевать, но не смог. Сэр Альфред сам пошел в правление театра «Палас» и объяснил, что случилось. Они, конечно, сказали, что все понимают, и мы посчитали — без сомнения, не потребовав от них гарантий, —