– Сторожа ты тоже убил?

– Сторож мертвецки пьян. На то он и сторож.

Что бы ни говорил Ямакаси, в одном он прав: стройкаабсолютно пустынна.

Недостроенное, уходящее в небо здание находится чуть вотдалении, путь к нему преграждает целая россыпь строительных бытовок,небольшой котлован с торчащими из него штырями арматуры, подъемный кран и целыетерриконы из песка, глины и керамзита.

Дорога к небоскребу (с учетом всех мыслимых и немыслимыхпреград) занимает минут семь, после чего Ямакаси торжественно представляетВаське забранный тонированным стеклом вестибюль. На дверях, ведущих ввестибюль, висит металлическое кольцо с замком. Покопавшись в малоприметномдеревянном ящике, стоящем тут же, Ямакаси вынимает ключ – крак-крак, щелк-щелк,путь открыт.

В вестибюле оказывается неожиданно чисто и пусто, если несчитать нескольких мешков со строительными смесями, сваленных в дальний угол. Сдесяток необлицованных колонн поддерживают потолок, Васька замечает даже четырелифта (по два с каждой стороны) с плотно подогнанными друг к другу створками.

– Может быть, ты запустишь для меня лифт, милый? –спрашивает Васька.

– Для тебя – все что угодно, кьярида. Но только нелифт.

– Предлагаешь идти пешком?

– Настаиваю на этом.

– И сколько же здесь этажей?

Еще находясь снаружи, Васька пыталась подсчитатьэтажи, – тщетно. Отчасти потому, что почти весь фасад, так же как ивестибюль, уже одет в тонированное, серо-голубое стекло.

– Двадцать пять.

– Двадцать пять?! А ты не мог выбрать здание пониже? Мыже не с парашютом собираемся прыгать!

– Не злись, кьярида…

– Если ты думаешь, что мы сможем заманить сюда ведьму,то ты глубока ошибаешься. Такие подвиги ей не по плечу, – Ваське до сих порнеизвестны подробности сногсшибательного плана Ямакаси, так что приходитсястроить предположения на ходу. Если здание никак не связано с пауком и еговозможным появлением здесь, то этот утренний поход можно считать бессмысленным.

– Ты скоро все узнаешь, – уверяет ВаськуЯмакаси. – Обещаю тебе.

– На двадцать пятом этаже?

– Скорее всего.

…Двадцать пять этажей они преодолевают минут за тридцать,учитывая небольшие привалы на восьмом и шестнадцатом. Всю дорогу Ямакасиразвлекает Ваську, скача по цементной, забрызганной известью и краскойлестнице, как оглашенный. Специально для Васьки он повторяет любимый трюк сосвечкой и последующим сальто, он не выглядит ни усталым, ни даже особеннозапыхавшимся: если бы не Васька, ему вряд ли вообще понадобился бы привал: и навосьмом, и на шестнадцатом.

– Я больше не могу, – заявляет она на двадцатьпервом.

– Осталось всего ничего, кьярида миа.

– Меня ноги не несут…

– Два этажа, и мы у цели.

– Сейчас умру. Ты этого добиваешься?

– Ты умрешь, но не сейчас, – парирует не слишкомуспешный юморист Ямакаси. – Ладно. Придется нести тебя на руках.

От тона, которым он сказал это, Ваське неожиданно хочетсярасплакаться: влюбившись – глупо, совершенно на пустом месте, и, главное – всамого неподходящего человека в мире, – она вдруг поставила себя в одинряд с миллиардом домохозяек, призванных олицетворять махровое бабскоебессознательное. Она чувствует себя страдающей героиней бразильских сериалов,которые никогда не смотрит, и страдающей героиней муторно-экзистенциальныхевропейских мелодрам, которыми всегда жертвует в пользу «Формулы-1». Онаполностью зависит от мужчины и потому – несчастлива. Кем была Васька до сихпор, если отбросить барную стойку в «Ноле» (посредничество паука)? –относительно свободной двадцатилетней девушкой, обладающей смуглым, хорошотренированным шармом, перед которым невозможно устоять. По ней вздыхал не одиндесяток парней, и это она всегда выбирала – кого допустить к своему телу, комупозволить подержаться за него, а кого отправить в Хибины или в Пакистан, насклон горы Машербрум, изучать тамошние морены, сераки и цирки посередине плато;или в Австралию, качаться на волнах. Она могла представить себя бегущей вникуда по хорошо асфальтированной дороге, и угоняющей тачку – тоже, и угоняющейкрейсерскую яхту – тоже, и угоняющей самолет; она могла представить себяиграющей в рулетку во взятых напрокат коктейльном платье и драгоценностях. Ипредставить себя грабящей все банки, в названии которых присутствует звук «Р»,и даже киллером… Она могла представить себя даже киллером, которому заказановсе руководство Международного валютного фонда. Но представить себя влюбленнойсреднестатистической дурой, зависящей от мужского чиха и от того, под какимуглом взглянет на нее самодовольная мужская татуировка…

Нет, на это она не рассчитывала.

И самое ужасное состоит в том, что уже невозможно ничегоизменить.

– Мы пришли, – говорит Ямакаси, с видимымоблегчением освобождаясь от Васькиного, не такого уж тяжелого, тела.

Прямо перед ними – оцинкованная дверь на крышу, или на то,что служит этому грандиозному зданию крышей. Дверь приоткрыта и слегкапокачивается на скрипящих петлях, – очевидно, из-за ветра, гуляющегоснаружи. Прежде чем распахнуть ее, Ямакаси подходит к пожарному щитку ивынимает – не рюкзак, нет: спортивную сумку.

Возможно, это та сумка, с которой он приехал в Питер.

Ямакаси никогда не окружал себя большим количеством вещей,он и теперь не изменил своим принципам: сумка выглядит почти пустой, и толькона ее дне что-то гремит и перекатывается.

– Ну что, ты готова? Васька лишь кивает головой.

…Не так уж он не прав, что заставил ее преодолеть двадцатьпять этажей.

От пространств, открывшихся за дверью, у Васьки захватываетдух.

Плоская крыша по своим масштабам больше напоминаетфутбольное поле (здесь можно было бы сыграть финал чемпионата мира прижелании), чуть поодаль высится недостроенная, больше похожая на часовнюбашенка, чуть поодаль стоит умилительная, ярко-оранжевого цвета строительнаятехника (что-то вроде автокаров или миниатюрных машинок по закатке асфальта);штабеля из досок, поддоны с кирпичом и трубы, проложенные по периметру крыши,завершают картину.

Стоя в самой середине футбольного поля, Васька не видитничего, кроме неба, обволакивающего здание со всех сторон: нужно сместиться ккраю, чтобы небесный ландшафт изменился. Ямакаси уже проделал это.

Теперь он возится у одной из труб, то и дело вынимая изсумки детали крепежа. Сейчас он закрепит тросы и сбросит их концы вниз, а потомпроверит карабины и зажимы, повернет голову в сторону Васьки и скажет что-товроде: «Самое трудное сделано, кьярида миа, можно начинать». Васька лицезрелаподготовку к подобного рода мероприятиям неоднократно, в ее активе уже был одинальпинист, правда, без приставленного к основному термину определения«промышленный».