— Это комплемент или…

Беседу прервал бесцеремонный смешок.

— Ба! И это хваленый вкус герцога? — пижон с золоченой тростью под мышкой, в укороченном пальто по последней моде и в полосатых брюках, смотревшихся среди темной грязи нахальным пятном, брезгливо смотрел на меня и паскудно ухмылялся.

Я так смутилась, что застыла истуканом, встав одной ногой в лужу. Зато Освальд широко улыбнулся.

— Беррик, — выпустив мою руку, шагнул к типу, и… вдруг резко ударил его кулаком в лицо. — Передавай привет Вильдии.

Я бы так и стояла посреди лужи, если бы не крепкая рука герцога.

— Садитесь, — он подтолкнул меня к экипажу.

«Значит, вот как… — обдумывала я произошедшее, возвращаясь в особняк. — Уже ходят порочащие меня слухи, а что будет через год… Через два… Да еще с подачи мстительной Вильдии?»

Освальд полагал, что щедрый контракт возместит все репутационные потери — я же так не считала. Кроме того, оставаясь с ним, я все больше тяготилась, что за меня решают: какое платье надеть; что хорошо — что плохо; с кем можно общаться, а с кем нет.

Неожиданно во мне проснулась упрямство и гордость аристократки, и я приняла решение: написала Норрит письмо с просьбой помочь найти комнату с приличной хозяйкой за приемлемую цену. Помнится, она рассказывала, что у помощника ее отца есть одинокая тетка.

— Я хочу разорвать контракт, — огорошила Освальда за ужином, когда мы сидели за столом одни.

Он поперхнулся, закашлял.

— Вы заболели? — просипел через силу. — Срочно зову Кратье!

— Я вполне здорова, — произнесла серьезно.

Застывшему статуей герцогу понадобилось время, чтобы прийти в себя.

— Допустим. А Вейре? Вы подумали о нем?!

— Я же не уезжаю на край света! Он сможет приезжать ко мне в любое время, — пыталась говорить спокойно, но голос дрожал, и больше походило, что я оправдываюсь. Более кусок в горло не лез, и я перестала изображать, что пытаюсь есть. — Или я к вам.

— Вы хотя бы понимаете, чего лишаетесь?

— Да, — я ожидала от Веспверка скандала, криков, упреков, а он говорил тихо, четко, как с неразумным ребенком, лишая уверенности, которой и так немного. Я скорее храбрилась, чем действительно верила, что сейчас поступаю верно. Здравый смысл спорил с гордостью, надежды на будущее с сытым и теплым настоящим, упрямство с неуверенностью в себе.

— Когда закончатся сбережения, на что будете жить?

— У меня есть голова на плечах.

— Кажется, головой вы ударились при падении, потому что то, что несете — чушь! Будь вы хоть безукоризненной гувернанткой — с трудом сможете обеспечить себя. Или думаете, вам везде будут делать поблажки? — он сверлил меня взглядом, прикидывая: я дурочка или сумасшедшая? Наконец, выдал:

— Да, я хотел привязать вас контрактом к Вейре, предложил наилучшие условия. Но если вы, Корфина, думаете, что выкручивая мне руки, добьетесь еще чего-то — ошибаетесь. Я не буду уговаривать вас остаться. Скажу лишь одно: если, покинув мой дом, надумаете вернуться — возможно, я приму вас, но на иных условиях, — Освальд замолчал, давая мне выбор.

— Я не отступлюсь от своего решения, — глухим голосом ответила, разрывая свою жизнь на до и после.

Он кивнул.

— Я скажу Вейре, что вы не можете творить, когда вам мешают.

— Но это не так!

— Хотите объясниться с ним сами? — Веспверк пронзил меня колючим, угрюмым взглядом.

— Да.

Утром Вейре пребывал в хорошем настроении. Я долго выбирала подходящий момент, но мой солнечный малыш словно чувствовал повисшее в воздухе напряжение.

— Что-то случилось, баронесса?

— И да, и нет. Ты бы хотел приходить ко мне в гости?

Никогда не думала, что молчание ребенка может быть таким пронзительным, удушающим, лишающим уверенности. Вейре безмолвно хлопал ресницами, которые становились мокрыми и такими темными, пока на них не замерла слезинка.

— Вы уезжаете?

— Я буду жить всего лишь через несколько улиц от твоего дома, и ты сможешь приезжать ко мне каждый день! — заговорила я, всей душей желая осушить его слезы, но, кажется, сейчас сама разрыдаюсь.

* * *

После разговора с Вейре я была начисто обессилена и лишена былой уверенности. Вдобавок Освальд посчитал мой поступок неблагодарностью и постарался скорее поставить точку.

— Не вижу причин растягивать ваш отъезд на долгое время. Лучше стремительное расставание, чем долгие слезы Вейре, — заявил он, отдавая приказ слугам собирать мои вещи. — Куда их отправить?

— Это ведь ваши вещи.

— Думаете, мне нужны платья и туфли?

Я назвала адрес, и Освальд поморщился.

— Что ж, это ваш выбор.

И уже к вечеру я была у себя.

Пока хозяйка большой, светлой комнаты суетилась, пытаясь понравиться мне — Ее Милости, я, стоя у окна, смотрела, как отъезжает карета герцога.

Вейре плакал. И я тоже.

Мы в ответе, за тех, кого приручили, а когда это ребенок, тянущийся к тебе всей душой — чувствуешь себя предательницей, худшей эгоисткой в мире и просто совершенно ужасным человеком.

И это было самым тяжелым наказанием Освальда за нарушение контракта.

* * *

Мадам Уидли — милая, чуткая женщина — не досаждала лишним вниманием.

— Отдыхайте, баронесса. Доброй ночи, — пожелала она, оставляя меня в покое.

Но какой сон, когда все мысли там!

Не погорячилась ли я? Верно ли сделала? Как Вейре? Я гнала страх прочь, но сердце все равно болезненно сжималось. А вдруг не справлюсь? Что тогда?

С утра, с опухшим носом и красными глазами, наспех одевшись, я побежала к Веспверкам. Всю ночь мне снились кошмары, что у Вейре приступ… Допускала, что на порог не пустят, хотя вчера мы с Вейре договорились о моем визите, но кто знает, что за ночь надумает Освальд? Он может быть суровым.

Когда подошла к воротам, Савель не удивился:

— Утра доброго, баронесса. Рад, что пришли. Герцог лютует.

Я остановилась, набираясь дерзости, чтобы пробиваться к Вейре, но старый сторож улыбнулся:

— Ступайте. Веспверчонок ждет вас с рассвета.

Едва поднялась по ступеням крыльца, Верен открыл дверь.

— Не пожалели еще? — спросил тихо, принимая мое пальто.

— Не знаю, — выдохнула я, торопясь в детскую. Меня не прогнали — и это обнадеживало, что Освальд не станет препятствовать нашим с Вейре встречам.

Прежде чем войти, затаила дыхание. Как же билось сердце.

Тихо постучав, я осторожно заглянула в комнату.