мокрая дорога блестела под фонарями. Метель вихрилась в их жёлтом свете, пока заканчивалась моя горькая сигарета. Щёки и шею кусал мороз, но обратно я не спешил. Подглядывал в загорающиеся окна многоэтажек, прячась за воротник куртки. И что это за тяга такая? Любопытно, как живут другие?.. Одному мудаку тоже было любопытно. И вот уже четыре месяца он не выпускал сенсации.

Четыре месяца без Death Breath.

Без шутника-басиста, обидчивого гитариста, вечно дующего пухлые губёшки, барабанщика с низкосортным юмором и скудным словарным запасом. Без нахального Юрца, бросившего все свои дела ради тура. И без Юдина, преданного земле. Интересно, не разругайся мы до его ухода… закончил бы он жизнь так скоро?

Я ненавидел натыкаться на эту мысль. Поэтому умыл лицо ледяной красной рукой и кинул бычок в банку со снегом. Нервно прикурил вторую, терзая рот. Если бы не Ева, я давно уже вырвал себе сердце…

И если не Муратов. Я не любил об этом распространяться, но где-то, начиная с Перми, после нашего разговора по душам, он постепенно переставал быть таким отмороженным. Становилось всё проще и проще с ним общаться, даже… приятнее, что ли. Пока вдруг Лёша не заменил всё стадо одним своим наличием в моей жизни. Я до сих пор пребывал в ужасе от того, как незаметно враг оказался мне ближе лучшего друга.

Мы сняли ему квартиру по соседству с моей, вместе ходили в качалку, зависали в домашней студии звукозаписи у очередного моего знакомого из прошлого. Постепенно мы начали делать это с Никольской втроём. Лето сменилось на слякотную осень, а она вдруг внезапно — на зиму. Буквально сейчас Ева прописывала вокал в звукоизоляционной кабинке, установленной в гостиной, а Муратов со звукарём Славой её контролировали. И мне даже не приходило в голову размозжить за это парню лицо в порыве ревности.

Сочинять тексты Лёша сам себе не мог, говорил, что у него атрофировалось чувство прекрасного, а ничего, кроме изжитой любви, его не вдохновляло. Прежде от таких вычурных заявлений я бы разоржался. Но… тут внезапно понял, что Муратов имел в виду, и до сих пор держал это в уме при каждом взгляде в его блёклые глаза.

Я писал для него тексты, стараясь придерживаться определённого скотского образа Юдина, каким Лёша его усовершенствовал своими выходками в туре. В соцсетях анонсировал тяжеляк в лучших Ваниных традициях. Но меня самого ни на один матерный манифест не хватало. Все мозги были просраны романтикой и утопическими метафорами. Поэтому в большей степени мы продвинулись с альбомом Кисы.

Это ничего. Я был готов получше постараться для Муратова, заслужил ведь. Столько дерьма со мной поел… А Никольская от моих умственных потуг была только в плюсе.

— Слушай… Вы будете отмечать вдвоём? — хрипло донеслось у меня за спиной.

Из приоткрытого от неожиданности рта повалил не то дым, не то пар. Лёха закрыл снаружи дверь на щеколду, опустился на соседнюю табуретку и, застегнув куртку, закинул ноги на перила.

— Ты про что?

— Про Новый год, Лёнь, — он извлёк из кармана уже подготовленную сигарету и неспешно прикурил. Под широкой ладонью зажглась крохотная жёлтая точка и тут же исчезла, а заструившийся дым сдуло ледяным ветром.

Праздники уже так скоро? Говорят, счастливые не наблюдают часов. Я не наблюдал недели… Осмотрел непривычно обстриженную Муратовскую голову. Кудри только прикрывали уши, выглядывая из-под шапки.

— Что за вопросы… Мы тебя не бросим одного в Москве, — я чуть не добавил «в чужой».

Пора было привыкать, что он здесь осел насовсем.

— Не хочу быть третьим. Только мешать буду, — Лёша выдохнул через рот и нос, прикрывая веки.

Вроде ухмыльнулся. Человек учился улыбаться заново, но я ему не верил.

— Ну… хоть бы подружку себе нашёл, — так легко у меня вырвалось, что захотелось прокашляться. — Если… пить в барах не хочешь, посидел бы в кофейне с умным видом над текстом. К тебе без спроса подсядут знакомиться.

Сказали бы такое мне год назад, и я бы опрокинул человека с балкона. Это сейчас у меня есть Никольская. Есть идиотское желание обхаживать и боготворить только её одну… Создалось впечатление, что мы с Муратовым поменялись мозгами.

Он наградил меня хладнокровным продолжительным взглядом, жадно высасывая из сигареты никотин. Под невыносимым прицелом бледно-голубых глаз я начал чувствовать себя тупицей.

— Посмотри, Лёнь, — он вальяжно достал телефон, засветившийся в темноте, и, кажется, открыл заметки. — Это подойдёт под образ Юдина?

— Ты хотел сказать, под твой?.. — я поторопился взять мобильник, чтобы сменить, наконец, тему.

Неужели Муратов что-то сочинил?

— Ну да. Так и хотел сказать…

На экране, чуть резанувшем глаза, тянулось полотно четверостиший, в которые я, притихнув, начал вчитываться.

Дом — это там, где я закрою глаза,

Здесь нет ни пола, ни стен, ни окна.

Лекарство для душ без рецепта врача —

Пустое молчание и тишина.

.

Приют для надежд и смертное ложе обид,

Здесь не крутят паршивой реальности фильм,

Здесь вакуум молчания неразрушим,

И тихо, как море в безветренный штиль.

.

Никто не отнимет мой дом и его тишины,

Неразрушима коморка внутри.

Нет соседей, гостей, и нет суеты,

И за покой не нужно гасить кредит.

Я бегло прошёлся по тексту. Затем перечитал ещё раз. И ещё раз, нахмурившись, ощутил, как похолодел изнутри. От этих строк веяло тоской. Рёбра обдавало обжигающим душевным холодом.

Покосившись на мирно ожидающего вердикта Муратова, я незаметно выдохнул. Попытался избавиться от скопившейся в солнечном сплетении боли. Поторопился вернуть ему телефон. Но, дотягиваясь до его руки, случайно свайпнул экран и увидел, что в фоновом режиме открыта фотография Виолетты Сергеевны. Она, изменившаяся, обматеревшая. В каком-то дебильном свитере, с волнистыми волосами, стриженными до плеч, кисло улыбалась на фоне надписи «Приёмная комиссия».

Я не знаю, что за чувство испытал. Меня будто приплющило к бетонной плите балконом сверху.

— Бля, Лёх… забери, — впихнув в его ладонь мобильник, я скрестил на груди руки, чувствуя, как меня невыносимо раздирает изнутри.

Раздирает от сожаления!

Лёша уронил потерянный взгляд на пёструю фотографию. Тут же помрачнел, прикусил нижнюю губу, припрятывая телефон в карман куртки. За одно мгновение из равнодушного брутального парня он превратился в размазню с дрогнувшим подбородком. Но ненадолго.

Секундой позже его лицо приняло суровое выражение, а я увидел его затылок.

Мне показалось, я услышал звон в башке. Может, совесть моя в колокол забила?

— Лёх… я, — пролепетал я неразборчиво и стиснул челюсти… Нет! Сука! Невозможно молчать! — Я соврал тебе!

Он обернулся. Так медленно, что я чуть не задохнулся от осознания,