Больше ничего не говорит. Да и не останавливается. Не совсем понимаю по какой причине, но всего лишь кивает в адрес стоящего поодаль ото всех высокого светловолого мужчины. Очевидно, чтобы я поняла, о ком он говорит. Тот, как и все присутствующие выглядит безукоризненно, одетый с иголочки, и выделяется на фоне толпы минимум на полголовы, в силу своего немалого роста и плотной комплекции. Нас вовсе не замечает. Обманчиво-лениво опирается плечом о ствол дерева в тени его густой кроны, украшенной бледно мерцающими фонариками. Наблюдает за происходящим, а взгляд — проницательный, тяжёлый и почти мрачный, не чета остальным беззаботно выпивающим и развлекающимся. Направлен на свадебную арку, роскошно украшенную цветами и лентами, под которой стоит жених, судя по всему, ожидая появления своей невесты.

— А свадьба всё-таки чья? — интересуюсь невольно, вспомнив о том, что так и не знаю, каким именно образом мы ко всему происходящему относимся.

Может быть, я опять сильно впечатлительная. Или же у этих братьев просто стиль такой по-жизни — быть, как непоколебимый камень, отталкивая от себя остальных людей одним своим видом.

Но…

Да.

Братья же!

Убеждаюсь в этом вскоре. Сразу, как только приближаемся к парочке, которые, в отличие от остальных, будто знают меня, очень уж пристально разглядывают. По крайней мере — девушка. Очень красивая обладательница густых медных кудряшек, заколотых на затылке, украшенных цветком в тон к лиловому платью, лучезарно улыбается, стоит нам оказаться рядом. А находящийся за её спиной брюнет, плотно прижимающий свою спутницу к себе, улыбаться вовсе не собирается. Вот уж кому понятие — суровый, точно подходит. Ему примерно около тридцати, чуть старше Айзека. Возможно, если бы не щетина на его щеках, выглядел бы чуть мягче, хотя всё равно вряд ли бы это добавило его облику доброжелательности и приветливости, слишком отчётливо читается в его глазах абсолютная непримиримость, настолько тёмная, как во мрак заглянуть.

Кай.

Не ошибаюсь.

Бывший муж моей матери обращается к нему по имени, как и к девушке, когда они обмениваются приветствиями, которые заканчиваются на мне:

— Знакомьтесь, Асия. Моя… Кхм…

Замолкает. Явно не потому, что ощущает себя неловко, ему такое чувство вообще незнакомо. Скорее выбирает выражение настолько опять двусмысленное, чтоб я вновь захотела во всех своих грехах покаяться.

Вот и не оставляю ему такой возможности!

— Дочь, — заканчиваю за него.

Да, немножечко мстительно.

Он…

Не отрицает.

Зато лицо Эвы вытягивается в явном шоке.

Что ж…

Моя месть удаётся.

Ибо нечего было так на своей опеке настаивать!

Глава 25.2

Ну а то, что его ладонь сжимает мою настолько сильно, что мне почти больно становится…

Потерплю!

Пусть и сама сжимаю другую ладонь в кулак, впиваясь ногтями во внутреннюю сторону, что терпелось проще.

И не только это.

— А тебе… сколько? — интересуется Эва.

Явно пытается прикинуть, как так выходит.

Не разочаровываю.

— Он — мой отчим. И опекун, — поясняю. — Ненадолго, — вношу немаловажным уточнением.

Так и подмывает добавить, что едва ли часов одиннадцать остаётся до сего момента, а потом зарекаться или нет, я буду уж точно сама решать. Но то, конечно же, остаётся при мне. Не хочется казаться ещё более странной. Тем более, что мои слова сопровождаются мрачным многозначительным взглядом от Адема Эмирхана, который тоже явно в долгу за мою выходку не останется.

Но мне не привыкать!

К тому же, мимо проходит официант, у которого Эва забирает два бокала шампанского, один из которых вручает мне. Мужчины явно предпочитают что-то покрепче, раз им не достаётся. Да они и без того больше заняты завязавшимся разговором между собой, чем остальным, вот я и, после недолгих размышлений о том, что прежде алкоголь не употребляла, пробую… вернее, пытаюсь. Чужие пальцы по-хозяйски цепляются за стекло, не позволяя и полглоточка сделать. Слишком неожиданно для меня, чтобы я правильно среагировала. Игристый напиток разливается. На платье. Моё, конечно же.

— Вот же… — вздыхаю в досаде.

Возвращаю внимание к опекуну, вкладывая во взгляд вспыхнувшее негодование: «Что? Мне и это нельзя?».

Весь список тогда бы сразу озвучил что ли!

Того, что я могу делать, а что нет. То, что до сих пор вынуждена ему подчиняться, хотя вроде как у него и нет на это больше никакого права, хотя он считает обратное…

Опять бесит!

Настолько, что вновь хочется его ударить.

Или себя.

Чтоб не реагировала так из-за любой ерунды и наконец нашла в себе ту бездну терпения, что позволит пережить сегодняшний день до конца.

Завтра…

Просто уйду.

Верну себе свою жизнь!

И тогда не придётся сражаться с самой собой, чтобы выдержать встречный взор, полный тьмы и обещания.

С трудом ведь выдерживаю…

— Мне нужно в уборную, — нахожусь с первым же предлогом, чтобы отвернуться.

Бокал оставляю ему, раз он так нужен внезапно становится. Разворачиваюсь в сторону главного здания, к которому примыкает сад.

— Я провожу, — предлагает Эва.

Её голос доносится мне в спину. Не останавливаюсь. Да и она по какой-то причине сама за мной так и не следует. И это хорошо. Мне нужно побыть одной, не только успокоиться, но и вернуть себе хладнокровение, вспомнить о сознательности и найти точку опоры, чтобы удержать хотя бы видимое равновесие.

Не осталось ведь ничего из этого…

Самое худшее, дело не в бокале ведь шампанского!

В чём-то ином.

В том, что буквально сжирает изнутри, не даёт ни шанса на спасение. А в голове вновь и вновь, как на треклятом повторе заезженной пластинкой проносится: «Иначе все твои дни станут моими. Все до единого».

Что это значит?

Это. И другое. Всё остальное.

Тогда, когда сам же отверг меня.

И…

Нет!

Нельзя. Даже мысли допускать. Вспоминать.

Позволять над собой издеваться тоже не буду!

Отпущу. Избавлюсь. Вымещу.

Да хоть на том же камне, который попадается по пути, и который я от всей души пинаю. Он пролетает по обочине, отлетает к дороге, а я только теперь выныриваю из своих мыслей, с изумлением