К этой категории относилась семья Джулии. Что мать, что сестра смотрели на ее счастье и любовь мужа, скорее с пренебрежением, повторяя всякий раз, что все это временно, и не за горами тот день, когда он вернётся к своему старому образу жизни и кинется во все тяжкие.

О таком их мнении, знал и Редингтон, но вместе с женой только сочувственно вздыхал в спину всем своим злопыхателям. Слава богу их положение и богатство позволяли им жить так, как того хотелось и принимать у себя в доме лишь тех, кто им был по душе.

Джулия абсолютно не протестовала, когда очень деликатно, он ограничил количество визитов родственников в их дом. Можно сказать, им вообще был вход почти заказан, только по предварительному приглашению и одобрению.

Они проведали малышей, скупо порадовались и забыли о Джулии, чему та была только рада.

По этому поводу сожалел только Пипард, так как для себя знакомство з графом Редингтоном он видел исключительно в положительном свете. Он хоть и был с виду недалек – на деле понимал, что таких людей лучше иметь в друзьях, нежели врагом.

Он даже каким–то образом вступил в «Олмакс», прознав, что его светлость член клуба. Пусть жена не ладит с сестрой, но что ему мешает ладить с мужем свояченицы?

А вот тетя Бет стала верной наперсницей, она в действительности, как смогла за это время убедится Джулия, очень добрая женщина. И очень сентиментальная. Ее глаза наполнялись слезами от любого трогательного момента, которых за это время было немало.

Детей она мнила своими внуками, и в последнее время больше времени проводила в доме у племянника, нежели у себя. Тот не имел ничего против. Джулия тоже радовалась, имея компанию и приятную, абсолютно незлобную собеседницу на время, когда муж был занят делами.

От тети она многое узнала о детстве Бренсона: что было не так между сыном и отцом, как умерла мать, как не любил отец жену своего брата (то есть ее) и каким строгим и замкнутым человеком тот был.

Тетя открыла, что хоть Редингтон старший и любил свою жену, жесткость характера не давала этой любви проявляться в полной мере. Джулия невольно сравнивала Бренсона с его отцом. Похоже, при некоторых обстоятельствах, он мог вести себя в точности, как его родитель. Впрочем, как заметила тетя, от матери в нем гораздо больше: открытость, веселость, доброта, умение сочувствовать, прощать и любить. И хоть последние два умения он открыл в себе совсем недавно, они уже цвели пышным цветом, совсем вытеснив в нем склонность к вспышкам гнева и грубости.

Теперь вывести из себя Бренсона было практически невозможно, потому что он был безгранично влюблен и счастлив, превыше всего ценя свою ненаглядную, добрую, уступчивую жену и прекрасных малышей.

И все же этот день вел его в мрачное настроение.

Еще с утра им овладело беспокойство. Узнав о приезде пленного офицера, которого он, надеялся определить, как своего брата, Бренсон не спал целую ночь.

И видя его взвинченность, жена настояла, что поедет на встречу вместе с ним. Поддержка ему была просто необходима. Ведь если это окажется не Ричард Уэлсер, или он, но покалеченный, больной или ни при своем уме – Бренсону может быть очень нелегко с этим смириться.

Каненсдейл был во Франции, так что поддержать его больше было некому. Бренсон не долго упирался, он вообще с женой почти не спорил. С тех пор, как посторонние перестали лезть в их жизнь, супруги понимали друг друга практически без слов. С каждым днем Джулия все лучше узнавала своего любимого, и все находила в нем прекрасным, как и он в ней. Они идеально сочетались и в эмоциональном, и в физическом и в умственном плане – все, что нужно для крепкого и любящего брачного союза.

Пока они ехали в Портсмут Бренсона разбирало нетерпение, и он то и дело сжимал руку жены, целуя ее пальцы, не зная куда деть одолевавшие его эмоции.

– Думаешь, он будет рад? – с волнением спрашивал, и сам же отвечал, – может и будет. Точно будет! Но этот чёртов плен, он мог сломать его. Это же, наверно, адское место. Я сам никогда ничего подобного не испытывал, отец считал, армия не для меня, боялся, я опозорю его и там… странно ведь, да? Не думаю, что там я стал бы хуже… хотя, тут я своему родителю, наверное, благодарен. Презираю все правительственное… да и служить никому не люблю…– Джулия только улыбнулась, блеснув любящим взглядом. – Ну разве, что тебе, моя милая.

Нетерпеливо поцеловав жену, он громко выдохнул.

– Приехали!

И вот, спустя время, они стоят разочарованные, как и следовало ожидать. Естественно их ожидания – скверные ожидания –оправдались.

Высокий человек стоящий перед ними был очень худ, нелюдим, смотрел шарахающимся взглядом, то и дело невольно от чего–то содрогаясь. Хоть и был одет в форму, опрятно вычищенную, а все же так выглядел, как будто не привык к одежде; постоянно одергивал воротник своего мундира и невольно, сжимал руки в области бедер, опустив голову. Говорил скованно, очень боязно. Слова подбирал с трудом, пытаясь быть вежливым. Очевидно его готовили к встрече, но видно времени со дня освобождения прошло не так много, чтоб человек полностью освоился с мыслью, что он больше не раб, что больше его не будут приковывать на ночь, как собаку и что свобода существует. Потому что за почти два года истязаний, он и позабыл даже о таком слове.

Обо всем этом предупредил все тот же офицер, которому и было поручено освободить пленника.

Это было вообще чудо, что этот человек выжил, обращение там очень жестокое, особенно для цивилизованного человека.

Волосы у мужчины были длинные, чёрные, и немного спутанные. Борода, густая неаккуратная, скрывала почти все лицо. Глаза (темно-карие) смотрели больше в землю. Когда его рука потянулась, отвечая на приветствие Бренсона, Джулия невольно ужаснулась – такой худой она была, вся покрыта шрамами и небольшими свежими ранками, скорее всего от клопов или блох. На кораблях, особенно военных, этого добра хватает.

Джулия видела Ричарда Уэлсєра несколько раз. Он был высок, как и младший брат, строен, темноволосый. Но глядя на этого человека, она не могла с уверенностью сказать – он ли это.

Сжимая руку мужа, она с болью наблюдала, как он мужественно пожал руку человеку, без лишней брезгливости и отвращения.

– Благодарю, – произнес мужчина каким–то неживым сухим голосом, и потупившись, стал искать глазами офицера, освободившего его, как пес ищет хозяина. Очевидно он к нему привязался после всего, еще не смысля себя без надзирателя сбоку.

Увидев того, отошел от Бренсона.

Да уж, на Редингтона было больно смотреть в эту минуту. Не будь он мужчиной, точно бы разрыдался.

– Простите его, – подойдя сказал офицер. – Ему очень трудно, с ним ужасно обращались. Мы пытались побрить его, немного подстричь, но он не дался. Еле натянули мундир, он едва помнил, что как одевать. Говорит, жалеет, что так долго протянул, потому что не знает, как теперь жить после всего… но будем надеяться время и вправду лечит. Вы так много сделали и конечно ожидали большего…