А теперь вот вспомнились, будто только вчера лекцию прослушал-с… и главное, отвлечься. Огонь чует родную стихию, ластится, бьется бабочкой о стеклянные стены колбы. Если треснет, то сил у Димитрия не хватит, чтобы сдержать безумное это пламя.

Думай.

Огонь…

– Лед, – сказал Егорушка шепотом. – Я пытался расчеты проводить, но… понимаете… он всегда знал, что другие делают, поэтому писать никак нельзя было. И думать следовало осторожно, чтобы он не понял. Я не хотел никого убивать. Я просто… я не знал, как сделать, чтобы он остановился, чтобы не тронул… И подумал, что если мне удастся стабилизировать структуру, а после вывести ее на низкоэнергетические связи… по принципу Штоффена. Вы ведь читали его работы?

– На сон грядущий, – проворчал Димитрий.

– Не читали. Он полагает, что не стоит напрямую использовать антагонистические стихии, поскольку в первом приближении наблюдается классическая экзотермальная реакция с высвобождением деструктурированной энергии…

Еще один умник на голову Димитрия.

Пламя подуспокоилось, но это не значит, что оно готово было подчиниться человеку.

– Но если несколько изменить изначальную структуру воздействующего элемента, используя классические таблицы сродства, то становится очевидно…

Парень несколько приободрился.

– И я решил, что если уж пробовать, то вот… – он раздвинул пальцы, активируя заклятье, структура которого заставила Димитрия поморщиться. Может, силы у него и хватает, но вот чтобы такой точности… – Правда, вам лучше выйти, а то вдруг не получится? – Егорушка потупился.

А Димитрий встал. Выйти? Отчего ж не выйти, если так… стало быть, структура… по классическим таблицам сродства… ага… и как это он сам-то не додумался?

– Видите? – паренек сидел на дощатой койке и крутил в руках шарик.

Стеклянный. Инеем подернутый.

– Мне удалось достичь стабилизации, однако требуется поддерживать внутри колбы оптимальную температуру, которая не допустит деструктуризации вещества. В принципе, исходя из общих…

– Короче, – потребовал Димитрий и руку протянул.

Но паренек мотнул головой, пояснив:

– Как только я ее отпущу, температура внутри начнет расти. А следуя теории Аблонского, рост будет происходить по экспоненте с…

Руку Димитрий убрал.

– Но в то же время, – колбу Егорка положил на колени, – если попробовать действовать через сродство материала локально, то можно создать нацеленный узкоспециализированный поток…

Он и создал.

Там, в камере, одной рукой придерживая треклятую колбу, которая виделась Димитрию почти средоточием зла, а другой вычерчивая на стене некие, одному Егорке понятные закорючки.

– Смотрите… площадь охвата около… если принять во внимание… конечно, гарантии я дать не могу, но вот… энергии, правда, уйдет…

Энергия имелась.

– И маги понадобятся. Один я не потяну… хорошо бы кольцо полноценное с резонатором.

Вот чего Димитрий никогда не любил, так это резонатором выступать. А с другой стороны, что еще делать? Подниматься и обыскивать гостей? И то счастье, что время им дали.

Дали время. Почему?

Впрочем, эту мысль Димитрий отбросил. Если и дали, то немного, а круг собрать…

На зов откликнулись все, благо того и ждали. И лишних вопросов задавать не стали.

Шапоткин скинул серый мундир. И рядом лег изукрашенный шитьем камзол Верховского, которого Димитрий крепко недолюбливал за врожденный снобизм и легкое презрение к начальству. Оно, невысказанное, меж тем отлично чувствовалось в каждом жесте, в каждом слове.

Первым за нож взялся престарелый Аксенов.

Его бы вовсе отстранить, но куда… связанный путами многих клятв, он обречен был доживать на работе. Впрочем, несчастным он не выглядел.

Аксенов полоснул по вене, пуская кровь на выбитые руны, и передал клинок Верховскому.

– Признаться, эта затея мне кажется сущим авантюризмом, – сказал тот, впрочем, крови жалеть не стал. После перехватил запястье платком.

– Поспешать надо, – Нодриков, как обычно, был напрочь лишен сомнений, единственное, что его беспокоило – и не только его, – страх не успеть. – А то ж если рванет… плохо будет.

– Шапка защитит…

– Защитит ли? – сомнение Верховского передалось и Дьюреву.

И тот, обычно молчаливый, позволил себе высказаться:

– Все же мы слишком мало знаем о ее возможностях. И не случится ли так, что мы их несколько… переоцениваем?

Этот вопрос занимал и Димитрия.

Он молча пустил кровь и встал в центр круга, потянув за собой Егорку.

– Любопытный выбор, – Межеватый никогда и ничего не говорил прямо, и эта его манера изрядно злила коллег. – Впрочем… если вы полагаете…

– Полагаю.

Выбора у них все одно нет. Сила – это, конечно, хорошо, особенно если совокупная, но вот структурировать ее кто будет? У Егорки хотя бы с одной бомбой вышло, значит, исключительно теоретически он и другие способен обезвредить. Мелькнула мыслишка, что и этот круг мог быть частью чужого плана, но Димитрий перехватил Егоркино запястье и сказал:

– Сперва поклянешься кровью.

Егорка кивнул. И поклялся.

А потом в круг вступил Горовой, замыкая кровью вязь рун, и сила зазвенела. У каждого она была своя. Верховский звучал тонко, зло, надрывно, а тот же Нодриков гудел, что земля, которая вот-вот раскроется трещиной, и тогда мало не покажется.

Вихри. И искры.

Разные стихии, нити неровные, которые приходилось сплетать в один толстый канат. И даже сплетенные, они норовили разбежаться, разлететься, растянув и суть Димитрия.

Шалишь.

Ему не впервой было стоять в круге, и потому сознание не уплыло. Напротив, оно, обостренное, позволило заметить и некоторую бледность Аксенова, и закушенную губу Горового. И Егорку, что покраснел от натуги, застывши истуканом.

Создаваемое им заклятье было… необычным?

Пожалуй.

Еще и красивым. Именно в круге Димитрий получал удивительнейшую способность не только слышать, но и видеть магию.

Чудо. Не иначе.

И чудо, что у него, этого мальчишки, хватило сил не сбиться, не сорваться под напором чужой силы, а работать…

Заклятье поднималось.

Сперва куполом.

И под ним стало холодно. До того холодно, что в бороде Аксенова появились сосульки, а дыхание Верховского опадало сонмом снежинок.

Купол ширился. Рос. Поднимался.

Уходил туда, куда вел его Димитрий, ориентируясь по нити кровной связи.