Вот интересно, сразу убивать пойдет или погодит немного?

И способ каков? Бомба?

Если так, то пронести ее во дворец непросто, а с другой стороны, кто ж рискнет Навойского обыскивать? С третьей ежели, то для самого этакий способ – верная смерть. И стало быть, личина навешена вовсе не на того, кто трон получить желает.

Еще одна пешка?

И знает ли она, что вот-вот смахнут ее с доски? Не потому ли нервничает? Озирается, будто пытаясь отыскать в зале кого-то знакомого, и вновь улыбается, вымученно так, но эту вымученность спишут на низкое происхождение и отсутствие манер, что для выходца из низов простительно, а порой даже мило.

Этакая естественная простота.

Зато костюм понятен.

Камзол широк, будто ватой набит. Ткань плотная, этакая не ляжет мягко, обрисовывая взрывное устройство на радость охране.

Герольды затрубили, а Димитрий подошел поближе.

Сразу взрывать не решится. Все ж таки толпа.

Желающих лицезреть их императорские величества много, и средь них не найдется человека, готового уступить свое место Навойскому… к счастью. Вон девицы и те позабыли про брачные перспективы, вернее, мигом их переоценили, поспешив к дверям, которые вот-вот распахнутся.

А значит…

Толпа. Охрана.

И сомнительный шанс, что осколки долетят до цели. Дернулась левая рука и опала бессильно, а на лице лже-Навойского появилось выражение, заставившее Димитрия сделать шаг к чужаку. И еще один. Замереть… спешить нельзя, ибо тот, кто вывел несчастного в зал, где-то поблизости, прячется среди лиц и людей, меняя маски с легкостью. Ему даже носить их не надо, всего-то и требуется, что малость убеждения.

Толика силы.

И вот уж человек видит перед собой того, кого должен.

Вопрос: кого? На месте его непризнанного императорского высочества Димитрий выбрал бы личину попроще… чью?

Лакея?

Вон того, который замер с подносом на руке и вид имеет весьма отрешенный? Нет, обслугой опасно, конечно, менталист не позволит услать себя на кухню, но и тратить силы попусту… Охрана тоже отпадает.

Что остается?

Гости.

Их тут тысячи собрались. И даже примерь он собственное, верно, крепко позабывшееся личико, вряд ли кто узнает. Твою ж… выпроваживать всех?

Нет. Не так глобально.

Осторожно надобно. Сперва вот подойти к Навойскому, а сие просто, ибо толпа пришла вдруг в движение, подалась в одном верноподданическом порыве, желая преклонить колени пред императором.

И Димитрий тоже преклонил.

Ненадолго.

А там отступил в сторону и вбок, и повернуться, протиснуться меж двумя дамами столь солидных форм, что спрятаться за ними сумел бы и человек куда более внушительного телосложения, чем Димитрий. В общем, он сумел, благо шествовали их императорские величества с положенной статусу неторопливостью. На придворных с играми их взирали снисходительно, иных удостаивали кивками, да и вовсе гляделись в должной степени величественно, непоколебимо.

Мантии, горностаем подбитые.

Золотые цепи, что глядятся едва ли не кандалами, и камни драгоценные в них.

Венец Мономахов, который если и извлекался из сокровищницы, то вот для таких, особых случаев. И силу, от него исходящую, ощутили все. Она оглушала.

Парализовывала.

Лишала возможности двигаться, оставляя в голове одно лишь желание – подчиниться тому, чью голову он украшал. Димитрий пусть и знаком был уже с воздействием проклятого венца, преодолел его с трудом, что уж говорить про поддельного Навойского, застывшего с приоткрытым ртом.

Преглупейшее выражение!

Не могли иное какое лицо выбрать для издевательств? Как дети, право слово… и Димитрий не без удовольствия вогнал крохотную иголку в бок чужаку, а на ушко сказал этак преласково:

– Дыши ровнее, сейчас полегчает.

Тот только и сумел, что моргнуть.

– А теперь пойдемте-ка, ваше сиятельство, – Димитрий подставил плечико. – Не хватало еще прилюдно чувств-с лишиться. И не смотрите так, кто ж виноватый, что вы перебрали-с? Ай, нехорошо… слухи пойдут…

Лже-Навойский переставлял ноги, но глядел гневно.

Пусть глядит.

Это все, что ему дозволено. Да… иные яды весьма пользительны, жаль, что редки и долго не хранятся. Впрочем, долго Димитрию и не надобно.

– Йа…

– Вы, вы, ваше сиятельство… извольте сюда… и вот потом туда… и не спешите благодарить, после уже…

Всем видом своим лже-Навойский явно демонстрировал, что весьма далек от мыслей о благодарности.

– Неудобно? Это пройдет… во всяком случае, мне обещали, что пройдет, но как оно будет на самом деле, знать не знаю. Однако будем надеяться на лучшее. Будем же?

Залу удалось покинуть, что было само по себе презамечательно. Теперь если тот, кто затеял сию игру, и сумеет пробиться сквозь блокирующий полог, то навязать свою волю ему будет презатруднительно.

Главное, не замолкать.

– А вот скажите, дорогой ваш-сиятельство, о чем вы думали, являясь в свете в столь поразительно уродливом обличье? И главное, казенных денег небось не пожалели на камзол?

– Мне… н-надо… в-вернуться…

А сила воли у паренька имеется, если заговорить без прямого дозволения сумел. И за то Димитрий его уважает безмерно, хотя уважения будет маловато, чтобы на каторгу не отправить.

– Вернетесь… от как есть, так и вернетесь… сходите… скажем, до ветру? Вам же позволено до ветру? Или как? А то ж обидно, наверное, помирать, до ветру не сходивши…

Постоянно говорить тяжело. Во-первых, во рту пересохло безбожно, а во-вторых, лезет в голову чушь неимовернейшая, которую Димитрий и выплескивает на уши несчастного. А тот этой чуши внимает с видом обиженным. Но внимает.

Куда ему деваться?

Песнь сирены, чтоб ее… и похоже, не шутил Лешек, когда говорил, что в зелье чешуя этой самой сирены вошла.

– И вообще, позволено будет вам сказать, что глупость вы придумали неимовернейшую. Что принесли с собой? Заряд? Порох? Ах да, один порох не комильфо, а вот если добавить магии немного. Слышал я, что для горных работ новое вещество изобрели огромной разрушительной силы, вот только крайне неустойчивое, взрывоопасное… до нас, слава богу, пока не довезли, а то…

Он моргает.

Переставляет ноги, уже не глядя по сторонам. И кажется, теперь ему в самом деле все равно, во всяком случае, гневный блеск в глазах поугас, да и сам лже-Навойский сгорбился, сдулся словно бы. Этак еще немного, и Димитрий к несчастному жалостью проникнется, что будет совсем уж нелепо.

– Вот сюда… прошу… и ниже… ступенечки высоковаты, так что глядите под ноги. И поведайте мне исключительно интересу ради, на что ж вы, бестолочь этакая, рассчитывали? С самодержавием бороться взялись принципов ради или из личной выгоды?