После обеда изысканная дама в момент куда-то пропала – безо всяких переодеваний. Тунь в момент подорвалась и заявила, что ей нужно в город, а дорогие гости могут чувствовать себя как дома.

Рэми только рот разинула самым неприличным образом, глядя, как подол хозяйской юбки исчезает в дверном проёме.

Эртан не выдержал и рассмеялся.

Рассэл погрозил ему кулаком зачем-то и бросился догонять – видимо, у него тоже были дела в городе.

– Она всегда такая? – тихо поинтересовалась Рэми у мужа, оглядываясь немного нервно, вдруг кто услышит.

– Ещё безумнее! – искренне рассмеялся тот. – Однажды она встретила меня с саблей в руках, предлагая поединок, и в самом процессе вдруг передумала и, отбросив клинок, завлекла в танец – еле успел перестроиться.

На губах его сияла яркая улыбка: все встречи с Тунь всегда привносили в жизнь элемент безбашенного безумия.

Вот только после пары дней этого безудержного фейерверка нечаянный гость начинал чувствовать себя уставшим и вымотанным – так быстро перестраиваться и вовлекаться во всё новые виды деятельности было непросто. Находиться рядом с Тунь длительное время не удавалось никому, а снижать уровень своего безрассудства и быть хоть немножечко более последовательной она, совершенно точно, не собиралась.

– Пойдём, покажу тебе здешний сад, – с предвкушающей улыбкой дёрнул Эртан жену за рукав.

По его лицу было видно, что сад ни в чём не уступает своей хозяйке, и с большим энтузиазмом Рэми согласилась, вскоре убедившись, что такого она, действительно, ещё нигде не видела. Строгий лабиринт из кустов мог оборваться на полуповороте, открыв дикий заросший пруд. Совершенно убийственная крапива в человеческий рост скрывала за собой изящную беседку; в полу беседки был проделан тайный ход – как уверял Эртан, он вёл к кухне. Кусты роз чередовались с грядками морковки, посреди фруктового сада находился странный фрагмент кирпичный стены чуть выше человеческого роста, среди яблонь виднелись ворота без ограды, а ограда, напротив, радовала широким подкопом.

Эртан бродил по саду почти целенаправленно, не столько показывая его красоты, сколько в поисках чего-то определённого. В сомнениях он остановился перед странным шалашом, прикорнувшим у прекрасной мраморной статуи; приоткрыв вход туда, он обнаружил, что изнутри шалаш убран коврами, но выглядит не слишком дружелюбно из-за большого муравейника в углу. Пристань у прудика тоже была удостоена особого внимания: как оказалось, у пристани этой имелся потайной этаж, скрытый искусственной насыпью, но это местечко, кажется, было изрядно подтоплено.

– Ага! – наконец, торжествующе воскликнул Эртан, обнаружив у раскидистого дуба лестницу.

Забравшись вслед за мужем, Рэми оказалась в прелестном домике на дереве – добротно сколоченным и даже безо всяких осиных гнёзд.

Вид на безумный сад отсюда открывался прекрасный, но у супругов, конечно, нашлись дела поинтереснее, чем просто разглядывать плод оригинальной фантазии хозяйки замка.

Любоваться вечерним садом весьма приятно. Если делать это из домика на дереве – даже ещё приятнее. Но, конечно, самое приятное из приятных, – делать это, находясь в объятьях любимого человека.

Рэми счастливо вздохнула. Чувствовать тепло рук Эртана, ощущать, как при дыхании поднимается и опускается его грудная клетка, улавливать его запах – было в высшей степени приятно.

– Как же это так оно получилось? – нечаянно вслух озвучила она вопрос, который замыкал череду её размышлений.

– Хм? – заинтересовался Эртан, и пришлось расшифровывать.

С расшифровкой такого рода размышлений у Рэми, как всегда, было тяжело. Путано и неловко, постоянно сбиваясь, она попыталась объяснить, что именно кажется ей таким удивительным.

Короче всего было бы сказать, что она удивлена тем, что полюбила; но такой короткий вывод, конечно, ей и в голову не пришёл – для Рэми всё ещё сложно было признаваться в своих чувствах не в пылу любовного угара, а вот так, в простом задушевном разговоре.

Поэтому она неловко и длинно пыталась объяснить, как оскорбило её решение отца, как она негодовала и чувствовала себя бесконечно униженной, как она заранее возненавидела и Эртана, и сам Мариан, и внутри себя клялась и божилась, что не оставит этого просто так. Как она терзалась, мучилась, сражалась, боролась – и даже не с ним боролась-то, а с самой собой, потому что это было так ужасно и сложно, что он сразу ей понравился, и, конечно, она и предположить не могла, что из всех таких ужасных оснований может вырасти что-то хотя бы терпимое, не говоря уж…

– Это просто чудо, – перебил её, в конце концов, Эртан, уловив основное направление мысли.

– Чудо? – с удивлением переспросила она.

– Конечно, – убеждённо подтвердил он, для веса кивая.

Эртан был человеком скорее рациональным, чем романтичным. Это особо проявлялась в его отношении к браку: он искренне и небезосновательно полагал, что основа счастливого супружества – ответственное решение выстраивать гармоничные отношения. Он не очень-то верил в романтическую любовь, и у самого себя в первую очередь требовал уважительного отношения к будущей супруге – и предполагал, что брак его сложится счастливо, если и супруга в ответ примет свои ответственные решения и будет относится к нему уважительно.

Позиция достаточно основательная и зрелая, но, из-за некоторой узости мышления, не берущая в расчёт чувства. Эртан считал, что сможет любить любую жену, ведь в его представлении любовь была скорее волевым усилием, нежели счастливой случайностью. Именно об этом он в своё время толковал Рэми, объясняя, как понимает любовь.

Беря в жёны незнакомую принцессу, Эртан рассчитывал, что, в связи со своим высоким положением и та сможет подойти к браку рационально и грамотно.

Юная романтичная Рэми, конечно, в эту прекрасную концепцию не вписалась, и вся эта затея могла бы закончиться весьма трагично – но, как неожиданно выяснилось, сердце Эртана оказалось способно не только кровь по организму гонять.

Он никогда не думал о себе, что способен влюбиться; многие двадцатилетние юноши бывают подвержены подобному заблуждению. Что делать со свалившимися ему на голову чувствами, он не знал, но по привычке пытался вписать их в свою аналитическую чёткую картину мира – к слову, вполне справлялся пока. В его отношении к браку рациональное по-прежнему довлело и оставалось основополагающим; но яркая живая струя эмоционального высвечивала такой подход изнутри, согревала его и говорило с Рэми на одном языке.

Чуткая по натуре Рэми очень чётко чувствовала разницу между первоначальной позицией мужа и тем, что видела сейчас. Она не смогла бы облечь эту разницу в слова, но безошибочно улавливала, что любима. Да, уважительная позиция Эртана была хороша и достойна всяческой похвалы, и Рэми, право, была от души ему благодарна за это безусловное уважение и готовность брать на себя ответственность. Но всё же это было не то, что она искала и ждала, и она чувствовала в этих отношениях какую-то фальшь.