— Во двор, Арни. Во двор!

Мама уже вопит:

— МНЕ БЫ ТОЛЬКО ДОЖИТЬ ДО ВОСЕМНАДЦАТИЛЕТИЯ МОЕГО МАЛЬЧИКА. НЕУЖЕЛИ Я ПРОШУ СЛИШКОМ МНОГОГО?

Арни выскакивает из дома со своими кузнечиками, а мама перестает голосить ровно на столько, чтобы закурить. Эми жестами зовет меня на кухню. Я поднимаю указательный палец, словно говоря «Минуточку!», и приоткрываю входную дверь. Стоя посреди двора, Арни бьется головой о ствол старого платана. Отворачиваюсь, иду к Эми и слышу материнский вопрос:

— Как там мой мальчик?

— Я, — говорю, — в полном порядке.

— Арни. Как там АРНИ?

— В полном порядке.

— Что он делает?

— Приспосабливается, мама.

Проверяю еще раз и вижу, что он перешел к почтовому ящику. Кладет кузнечика на лоток и резким движением опускает металлическую заслонку, отрубая насекомому голову. Определенно Арни приходит в себя.

Захожу в кухню и вижу: Эми стоит на коленях. Перед ней на полу, подобно распластавшемуся младенцу Иисусу, белеет торт. Глазурь разлетелась во все стороны.

— Я едва задела. Он соскользнул и упал. Как мне показалось, в замедленном движении. А я не успела подхватить… и вот… и вот… что мне теперь делать?

Я произношу слова, призванные сгладить такой удар: «Что-нибудь придумаем», «Все будет хорошо» и так далее. Но делаю только хуже. Собираюсь предложить ей испечь новый торт, но Эми говорит:

— На лучшее я не способна.

Что верно, то верно. На лучшее она не способна.

Я спрашиваю:

— Ну, как ты поступишь?

Надо отдать ей должное: моя старшая сестра как следует покопалась в себе, обрела самообладание и набрала номер «Фудленда». Говорит в трубку ровно и четко. Делает заказ, и я содрогаюсь. Повесив трубку, она говорит:

— В кондитерском отделе подойдешь к Жану. Заказ сможешь получить в семь часов.

— Кто, я?

— Я бы сама съездила, но мне нужно быть рядом с мамой в салоне красоты.

— Но…

— Спасибо тебе, Гилберт.

Вот уже пять минут стою на одном месте… в кухне… без движения. На моих глазах Эми взяла половую тряпку и вытерла с пола остатки крема.

Я считаю, спорить не время, и проглатываю галлон скопившейся во рту слюны.

Эми говорит:

— Твое отношение к «Фудленду» мне известно.

Это вряд ли.

— Как чудесно, что ты согласился. — И целует меня в щеку, как Иуда — Христа. — Просто чудесно.

Выдвигаюсь в ад.

Проезжая через город, в отдалении вижу бензоколонку Дейва Аллена. Мне бы заправиться. При моем приближении Дейв что-то кричит, машет рукой: дескать, остановись. Наклоняюсь, чтобы выключить магнитолу, — и что я слышу: «динь-динь», или «бинь-бинь», или «ринга-динга». Ударяю по тормозам. Дейв поднял руки, будто сдается. Я включаю заднюю передачу и медленно сдаю назад: такого же не может быть… «Динь-динь». «Бинь-бинь».

— Дейв! Какого черта?..

— Я еще в прошлый раз пытался тебе сказать. Региональный менеджер…

Задним ходом быстро отъезжаю, под визг резины разворачиваюсь и затыкаю уши, когда пикап переезжает дребезжащую рифленую полосу.

Гигантские буквы светятся ярко-красным. Каждая буква раза в три выше моего роста. Как только мои грязные ботинки ступают на коврик, двери автоматически распахиваются, и я вхожу. Впервые прочувствовал, какую власть над «Фудлендом» имеет стопа. Я уже внутри: обалдеваю от слепящих ламп и надраенных дверей. Озираюсь, как мальчишка на рождественском празднике. На миг из головы улетучиваются братья и сестры, моя моржиха-мать, моя жизнь, и я вижу не две кассы, даже не шесть, а двенадцать. Служащие одеты в красно-бело-синюю форму. Все сверкают улыбками в тридцать два зуба. Из динамиков льется музыка. Когда я иду по проходу номер один, покупатели — бесчисленные покупатели — сливаются в какой-то сон. Насчитываю более пятнадцати сортов хлебобулочных изделий, даже караваи с финиками-арахисом и с грецкими орехами. В проходе номер два — изобилие разных консервов, на все вкусы, расставлены в строгой последовательности, на каждой банке четкий ценник. Персонала полно. Покупатели сметают с полок продукты, набирают в пакеты свежие овощи, взвешивают на блестящих весах персики.

Вспоминаю, что меня сюда привело, и отправляюсь на поиски кондитерского отдела.

— У меня торт заказан, на фамилию Грейп, — обращаюсь я к продавщице тортов, а сам ищу глазами Жана.

Ко мне поворачивается курчавый шатен, весь потный, пальцы в муке. На бейджике значится «Жан». Он переспрашивает:

— Торт для Грейпа?

— Да-да, для Грейпа. Для Арни Грейпа. На восемнадцатилетие.

Кондитер Жан делает глубокий вдох. Пытается что-то припомнить.

— Думаю, у вас не так уж много заказов на торты…

Жан стреляет на меня глазами, аж голова подергивается.

— Прошу прощения? — Жан этот слегка шепелявит. То ли Жан, то ли Жанна. Не разбери-поймешь. — Не думайте, что вы — единственный торт на весь округ!

Открывает большой серебристый холодильник, причем загораживая от меня содержимое. Но я, сдвинувшись влево, успеваю заметить, что внутри стоит одна-единственная коробка, — начищенные до зеркального блеска полки пусты.

Но Жан долго возится, проверяет каждую полку, туда посмотрит, сюда поглядит. Ему невдомек, что я раскусил его фокусы. В конце концов достает наш торт и говорит:

— Ох, вот он.

Снимает крышку, предъявляет мне свое произведение.

— Нормально, — говорю я, оценив белый крем и зеленые буквы, — а свечки-то где?

— Ай-ай-ай, — сокрушается кондитер, накрывая рот ладонью.

— Восемнадцать свечек, Жан, вы помните? Как заказывала моя сестра.

— Да, сэр. Сию минуту. Все будет в лучшем виде.

Решив не смотреть, как этот горе-кондитер исправляет свой косяк, отправляюсь на экскурсию по «Фудленду». Проход номер семь: детские игрушки. Проход номер восемь: подгузники и разнообразная посуда для детского питания. Проход номер девять: соки, витаминные напитки, замороженные обеды — разогрей и садись перед теликом. В проходе номер десять меня встречает пара округлившихся от удивления глаз.

— Гилберт.

— Здрасьте.

Передо мной стоит мистер Лэмсон.

Мы молчим. А что говорить? Стоим, избегаем встречаться взглядами, не знаем, куда глаза девать.

— Сэр, я… э-э-э… за тортом для Арни… тут такое дело…

Мистер Лэмсон поднимает ладонь, чтобы я умолк. Ну, стою молчу. Он покусывает нижнюю губу, а потом перекатывает ее, как океанскую волну, в сияющей улыбке.