Всю жизнь я твердил: «Нельзя поднимать руку на Арни. Никто не смеет обижать Арни». И вот за один вечер все это пошло коту под хвост, легко и быстро.

Моя ненависть к себе не знает границ.

Он спит. Первым делом надо прибраться в ванной. Простирнул полотенца, вытер лужи. Сбежал вниз, навел порядок в кухне. Достал из холодильника старую банку покупного крема, снял целлофан, принимаюсь латать и реставрировать торт.

Когда время уже перевалило за полночь, сквозь темные комнаты нашего дома заскользил свет фар от двух подъехавших машин. Девицы хихикают, а я придерживаю дверь маме, которая еле передвигается. От них от всех пахнет разными духами. Эми с матерью только-только из парикмахерской: у мамы волосы вьются мелким бесом, у сестры топорщатся перьями.

— Смотрите, какая у вас мама. И все по особому случаю — ради одного-единственного мальчика, — приговаривает мама. — По особому случаю, ради одного-единственного мальчика… — Завидев меня, на миг умолкает. — Тебе, небось, моя прическа не по нраву, а, Гилберт?

— Ну что ты, — пытаюсь выдавить я.

В дом входят Дженис и Эллен. Наперебой твердят, как дивно преобразились все «девочки». Дженис предлагает меня подстричь:

— Я захватила с собой правильные ножницы.

Всех своих бойфрендов, говорит, сама стрижет. Эллен признается, что в будущем была бы не прочь открыть салон красоты. Правда, встретив обеспокоенный взгляд Дженис, заверяет, что предпочла бы пойти в стюардессы, но все же добавляет:

— Это приносит огромное удовлетворение.

— Что именно? — недоумевает Дженис.

— Создавать прекрасное из безобразного.

Немая сцена. Мама вопрошает:

— На что это ты намекаешь?

Эллен беспомощно озирается. Даже она понимает, как это прозвучало.

За нее вступается Эми.

— Да ни на что она не намекает, мама, — говорит она. — Ни на что, ведь так?

— Какие могут быть намеки? — говорит Эллен.

А мама ей:

— По-твоему, я вообще ничего не смыслю, да? На новую прическу столько времени убито — и все зазря. Не волосы, а ком шерсти!

Дочки протестуют:

— Что ты, мама, ничего подобного.

Та переходит на крик:

— ТЕПЕРЬ Я ВЫГЛЯЖУ ЕЩЕ ХУЖЕ, ХОТЯ, КАЗАЛОСЬ БЫ, ХУЖЕ НЕКУДА!

Вижу их лица, слышу каждое слово, но в мыслях один лишь Арни.

Мама устраивается в своем синем кресле. Дженис предлагает ей спать наверху, но маму голыми руками не возьмешь: бормочет, что, мол, в доме она хозяйка и спит где пожелает и, мол, даже страхолюдины имеют право на выбор спального места.

— Но ты вовсе не страхолюдина, — заверяет Дженис.

— Еще какая. Страшней не бывает. Больше никому на глаза не покажусь. Никому.

— Боже, мама, — в унисон восклицают Эллен и Дженис.

На что мать непринужденно, почти с гордостью, повторяет:

— Больше никому на глаза не покажусь.

Ускользаю на кухню, а там «обновленная и улучшенная версия» Эми удрученно глазеет на торт из «Фудленда».

— Арни не удержался, — виновато сообщаю я.

— Ничего удивительного…

Меня так и подмывает рассказать Эми, что ему это даром не прошло. Что я сорвался и такого перца ему задал… ну а дальше-то что? Чуть было не проболтался — и вдруг слышу:

— Как тебе мой новый образ?

На прежнюю себя Эми не похожа. Волосы, щедро политые лаком, превратились в перья. На веках синие тени. Показывает мне белый пакет:

— Вот эту косметику нам Чарли впарила: и подводки для глаз, и прочую чепуху. Дженис считает, без этого никуда, так что мы, конечно, потратились.

Эми не умолкает. Взгляд мой устремлен на торт, а все мысли — об Арни.

— Гилберт, очнись. Ты отключился.

— Ох, извини.

— Что-то случилось?

— Нет.

— Спасибо, что съездил за тортом. Постой-ка, — вспоминает она, — ты Арни-то привел в божеский вид?

Но я уже спешу вверх по лестнице и оставляю вопрос без ответа.

На веранде хихикают Эллен и Дженис. Мама по-прежнему в кресле, рвет на себе волосы.

— Тсс, — цыкаю на сестер, — вы ж мертвого разбудите.

— Это ты кого имеешь в виду?

— Арни, — отвечаю.

Не выпуская изо рта коричневую сигарету, Дженис цепляется к словам:

— С каких это пор ты так сильно печешься об Арни?

Эллен, взяв у нее сигарету и затянувшись, теперь не может откашляться.

В другой ситуации непременно бы ее срезал — вообще я за словом в карман не лезу. Но сейчас, впервые за долгое время, подумал, что упрек Дженис, вероятно, справедлив.

— Шучу, шучу, — говорит она и поворачивается к Эллен. — Какая муха его укусила?

Ушел к себе в комнату, жду, когда все угомонятся.

Глубокая ночь, а у меня все внутренности крутит. Нету сил терпеть. Давно решил приготовить на завтрак что-нибудь вкусное — с утра пораньше братцу приятное сделать. Но не смогу уснуть, пока не извинюсь, пока не получу прощение. Вот, подхожу к его комнате. Смотрю на табличку: «Владения Арни». Приотворяю дверь. Темень — хоть глаз выколи, стараюсь не наступать на игрушки, одной рукой ощупываю матрас — и замечаю, что окно открыто, распахнуто настежь. И верхняя и нижняя койки пустуют. Проверяю стенной шкаф — никого. Выглядываю из окна. Он либо благополучно вылез, либо расшибся. Боже. Арни пропал.

Бегу к себе, обуваюсь. Внизу под звуки телепередачи спит мама. Что-то бормочет, разговаривает во сне.

Обыскиваю задний двор, шепотом зову: «Арни? Арни?» Проверяю батут и свисающие со старой ивы качели.

Езжу туда-сюда по улицам, потом вокруг водонапорной башни. Ну нету. Теперь на площадь, к пушке времен Гражданской войны. Обратно к водонапорной башне. Зову — ответа нет, слышен только легкий шелест ветра. Руки трясутся, выезжаю на шоссе — вдруг он ловит попутку, чтобы ехать на кладбище. Однажды мы его именно там и нашли: прыгал на отцовской могиле. Сказал, что «хотел папу разбудить». Как сквозь землю провалился. Еду к железной дороге и заброшенному мосту.

Куда теперь — ума не приложу. Перед глазами проносятся жуткие картины. Он сбит автомобилем или, что не исключено, свалился с водонапорной башни, а может, заплутал в кукурузном поле.

Стоя перед светофором на южной окраине города, слышу, как плещется вода. Бросаю свой пикап с включенными фарами и работающим движком, бегу через дорогу. Метрах в сорока от городского бассейна Эндоры слышу всплеск и крики Арни: «Нет, нет!»