уголовный кодекс (RStGB)[809]. Параграф 166, определяющий преступление богохульства, оставался в силе почти сто лет: «Тот, кто публично хулит Бога оскорбительными высказываниями, вызывает негодование, или тот, кто публично оскорбляет одну из христианских церквей, или другое религиозное сообщество с корпоративными правами на федеральной территории, или его учреждения и обычаи, а также тот, кто совершает оскорбительное хулиганство в церкви… наказывается лишением свободы на срок до трех лет». Согласно статистике, количество фактических расследований на этой основе в империи остается обозримым. До конца XIX века ежегодно рассматривалось от 300 до 500 дел о религиозных преступлениях; примерно к началу нового века это число даже снизилось до менее чем 200 дел, и это при населении около 50 миллионов человек[810]. Однако нельзя недооценивать качественное значение правонарушения, например, для ограничения свободы выражения мнений.

По сей день империя имеет репутацию репрессивного авторитарного государства, и, конечно, не без оснований. Популярность такого воззрения основана не в последнюю очередь на прочно укоренившихся, но меняющихся образах врага: во время Культуркампфа 1870-х годов это были прежде всего верные Риму католики; под знаком законов о социалистах в 1880-х годах основное внимание уделялось борьбе с якобы подрывной социал-демократией. Обвинения в адрес этих врагов государства были знакомы: подрывная деятельность, безнравственность и очернение религии. Параграф 166 RStGB мог использоваться как орудие в борьбе против предполагаемого подрыва политического, социального и морального порядка[811]. Другим инструментом был закон Хайнце от 1892 года, печально известный как дубина против «развратной писанины», который позже использовался для борьбы с социально-критическими авторами, такими как Франк Ведекинд. Обвинения были комбинированными. Стихотворение «Venus Consolatrix» («Венера Утешительница») поэта-импрессиониста Рихарда Демеля было запрещено цензурой в 1897 году как непристойное и богохульное[812]. А в 1891 году суд признал редактора газеты виновным в богохульстве и безнравственности за публикацию «Песни ткачей» Генриха Гейне. Три проклятия в адрес высших властей, которые силезские ткачи вплели в свой саван для Германии, как описано в стихотворении Гейне 1845 года, должны были рассматриваться «как хула на Бога, короля и отечество»[813]. Однако в отношении Германии верно и то, что обвинение в богохульстве не всегда выполняло функцию острого меча против нежелательных мыслей и действий. В определенной степени империя действительно функционировала как конституционное государство, суды которого далеко не всегда выносили приговоры в пользу политически влиятельных лиц или людей с недостаточно высокими моральными устоями. Более того, в последние десятилетия XIX века все больше развивалась современная общественная сфера с разносторонней прессой, в которой случаи предполагаемого богохульства обсуждались критически и неоднозначно.

Есть некоторые свидетельства того, что в годы сильной конфессиональной напряженности, последовавшие за эйфорией основания империи, религиозные преступления все чаще рассматривались в судах[814]. Неудивительно, что во время Культуркампфа в 1870-х годах межконфессиональные конфликты также рассматривались на судебном уровне. Более интересным представляется тот факт, что обвинения в богохульстве вновь участились после 1890 года, т. е. спустя несколько лет после окончания Культуркампфа.

В соответствии со стратегией умиротворения общества правовые институты Баварии и Пруссии теперь были готовы преследовать антикатолические высказывания и писания, чтобы подчеркнуть их значение для политического и морального порядка. Антипротестантские высказывания преследовались гораздо реже, не говоря уже о ругательствах в адрес иудейского вероисповедания, которые в принципе также попадали под защиту параграфа 166[815].

Только после 1896 года ситуация начала несколько меняться благодаря решительному вмешательству еврейских организаций. Теперь обвинения в ритуальном убийстве могли быть истолкованы и как нападки на иудейскую религию. Если это действительно происходило, то вызывало общественный резонанс. Например, в 1903 году Католическая церковь подвергла резкой критике прокурора Баварии, который по жалобе мюнхенского раввина конфисковал открытку с репродукцией ксилографии XVII века, изображающей предполагаемое ритуальное убийство Симона Тридентского. С другой стороны, цензоры запретили филосемитские материалы об исторических гонениях на евреев, аргументируя это тем, что изображение религиозной ненависти может задеть чувства христианских зрителей.

Подобные опасения по поводу оскорбления чувств также повлияли на цензуру сценических произведений, в которых затрагивался библейский материал. В 1897 году это коснулось Германа Зудермана, одного из самых популярных драматургов того времени, который инсценировал библейскую историю Иоанна Крестителя[816]. Паулю Хейзе, впоследствии получившему Нобелевскую премию, пришлось еще труднее с его драмой «Мария из Магдалы», которая была запрещена берлинской цензурой в 1902 году. В центре пьесы – Мария Магдалина, обожаемая Иудой Искариотом, а также римлянином Флавием, который, в свою очередь, в восторженном обожании предан Мессии. Начальник полиции Берлина обосновал свой запрет на показ спектакля тем, что он «может оскорбить религиозные чувства христианского населения, поставив распятие Христа в зависимость от решения блудной женщины»[817]. Последующий юридический спор был сосредоточен на вопросе о том, в какой степени спектакль может оскорбить чувства зрителей. Первая инстанция не только отрицала это, но и превозносила пьесу Хейзе как прославление истории страстей. После апелляции Высший административный суд постановил, что история страстей Христовых в пьесе не только обросла самовольно вымышленными поэтическими дополнениями, но и «даже была тесно связана с самыми низкими и предосудительными человеческими инстинктами». По этой причине пьеса должна была рассматриваться «как нападение на христианскую религию»[818].

Дело Хейзе укрепило Федерацию Гёте, основанную в 1900 году художниками и интеллектуалами, в ее борьбе с театральной цензурой. Довольно тяжеловесная пьеса Хейзе от громкого запрета также только выиграла. Сразу же после «странного» решения издатель Котта выразил надежду, что оно будет способствовать «оживлению продаж книжного издания»[819]. Продажи произведения действительно возросли, а театрализованные чтения распространились далеко за пределы Пруссии. Всего несколько месяцев спустя писатель Генрих Харт высмеял затупившиеся когти бессильной цензуры, которая – в отличие от святой инквизиции прежних времен – могла только жужжать, но не кусаться[820].

Дело Паниццы

В октябре 1894 года в Цюрихе вышла книга, ставшая центром крупнейшего литературного скандала 1890-х годов: «Das Liebeskonzil» («Собор любви») врача и писателя Оскара Паниццы[821]. В Германии это едва опубликованное произведение было немедленно конфисковано прокурором Мюнхена после положительного отзыва о нем в социал-демократической газете. На тот момент не было продано почти ни одного экземпляра, так что прокуратура Мюнхена с трудом нашла человека, чьи религиозные чувства были оскорблены чтением Паниццы. По этой причине государственный прокурор, барон фон Сартор, направил в Лейпциг просьбу о помощи: они просили «немедленно выделить полицейского, которого можно допросить в качестве свидетеля по вышеуказанному делу». Затем полицейский по имени Мюллер сообщил из Саксонии «с самым скромным замечанием, что он обиделся на публикацию Паниццы». Мюллер подписал письмо «i. A.», т. е. «im Auftrag» – «по приказу», что, должно быть, было близко к истине[822]. Таким образом, крупнейший в империи процесс по делу о богохульстве мог идти своим чередом. В обвинительном заключении Паницце вменялось