в вину то, что он более чем в 90 случаях хулил Бога, тем самым задевая религиозные чувства своих единоверцев.

«Собор любви» был, безусловно, сильным материалом – уже в 1965 году консервативный председатель мюнхенского всеобщего студенческого комитета Курт Фальтлхаузер пресек театрализованное чтение пьесы в стенах университета. В ответ на это постановка была перенесена в район Швабинга[823]. Местами действия драмы являются рай и ад. На сцену выводится не только дьявол, но и дряхлый, бессильный Бог на шатком троне, слабый Иисус и развязная Мария – последняя предстает как «суетная и бесстыдная девка, состоящая в близких отношениях с Люцифером», как заявил возмущенный прокурор в 1895 году[824]. В пьесе идет речь об изобретении эпидемии сифилиса в 1495 году. Удрученный развратом папы Борджиа Александра VI, Бог договаривается с дьяволом об изобретении страшного наказания за сексуальную распущенность, сохранив при этом возможность искупления для человека, – рождается сифилис. Паницца, находившийся под влиянием пиетизма, уже ранее обращался к католической церкви в своих литературных произведениях, например в сатире «Die unbefleckte Empfängniß der Päpste» («Непорочное зачатие пап», 1893 г.), которая была замаскирована под перевод с испанского. Уже в то время Карл Краус назвал автора одним из «самых авантюрных бойцовых петухов» в немецкой литературе[825]. «Собор любви» стоит в традициях многих старых произведений, в которых в качестве действующих лиц фигурировали небожители, – прежде всего, «Фауста» Гёте. Сочинение Паниццы по-прежнему остается яростной провокацией для исповедующих христиан, особенно католиков. По крайней мере, Теодор Фонтане оценил ее как «довольно значительную книгу», а Томас Манн защищал осуждение Паниццы «с художественной точки зрения» и отзывался о книге – вероятно, не читая ее – как о преступлении против хорошего вкуса[826].

В суде присяжных в Мюнхене автор, вероятно, с самого начала находился в проигрышной позиции. С одной стороны, «бойцовый петух» отказался идти на тактические уступки, открыто признавшись в своем атеизме и твердом намерении распространять книгу в империи. Он отрицал намерение богохульствовать. Его тонкие замечания по истории литературы не нашли отклика у присяжных, все они были набраны из простого народа[827]. Общественное мнение, мобилизованное консервативной стороной, также было против него. Сообщения прессы в Мюнхене и других городах рисовали образ человека, для которого не было ничего святого и который своей книгой хотел «высмеять религиозность простых людей»[828]. Прокурор фон Сартор превратил процесс в обвинительный акт не только против Паниццы, но и против художественной богемы Швабинга в целом. «Я не прошу вас, – сказал прокурор в заключительном слове к присяжным, – я требую от вас, чтобы вы быстрым вердиктом показали господам современникам, что у нас в Германии все еще есть законы, запрещающие так относиться к Богу, религии и священным чувствам…»[829] В результате был вынесен самый суровый приговор писателю в империи – один год одиночного заключения, который Паницце пришлось отбывать в Амберге. Радикально настроенный после тюремного заключения, но с расшатанной психикой, он впоследствии эмигрировал в Швейцарию, оттуда был выслан во Францию в 1898 году и наконец – совершенно обнищавший и одинокий – был окончательно признан недееспособным по решению своей семьи в 1904 году. Последние 16 лет своей жизни Паницца провел в психиатрической лечебнице.

Суровый приговор был объявлен во время жарких дебатов об искусстве и свободе самовыражения. Законопроект, внесенный в Рейхстаг в декабре 1884 года, обсуждался в политической среде. Этот «законопроект о подрывной деятельности» исходил от правительства Берлина, которое опасалось роста насилия со стороны анархистов[830]. Католическая партия Центра пыталась использовать законопроект для расширения действия параграфа 166. Представители этой партии выступали за защиту всей моральной основы государства и общества, которая для них включала не только монархию, но и брак, семью, собственность и религию. Согласно этой точке зрения анархизм и революция были лишь симптомами более глубокого морального кризиса «секуляризма» в целом. Дебаты в Рейхстаге более чем ясно показывают, что религиозные ультраконсерваторы также хотели криминализировать нападки ученых на религиозные догмы. Даже множество сносок не должно было в будущем защитить профессора от осуждения за публичные нападки на христианство или за неверие.

Если во Франции последний этап на пути к отделению церкви от государства начался с грубых антиклерикальных выпадов, то Германия в это же время, казалось, возвращалась к старому режиму. Либеральная, особенно протестантская, общественность была встревожена; публицисты предупреждали о «клерикализации» параграфа 166, о жестоких преследованиях в стиле инквизиции или о новой Контрреформации. Как раз в разгар дебатов приговор, вынесенный Паницце, послужил назидательным примером. Молодой Теодор Лессинг, писавший в защиту автора, предвидел наступление полицейского государства. Инициаторы законопроекта о подрывной деятельности, а именно рейхсканцлер Гогенлоэ, также почувствовали, что их первоначальный замысел был извращен. Таким образом, расширенный законопроект о подрывной деятельности столкнулся с широким фронтом противников и был провален 11 мая 1895 года во втором чтении в pейхстаге – менее чем через две недели после вынесения мюнхенского приговора Паницце.

Другие дела того времени также показывают, насколько рискованным, чреватым непредсказуемыми результатами для всех участников было юридическое и публицистическое манипулирование обвинениями в богохульстве. Это видно, в частности, на примере так называемого процесса над Толстым в Лейпциге в 1902 году, который особенно взволновал культурную протестантскую общественность[831]. Дело было возбуждено католиком – советником юстиции из Оберланштайна против немецких издателей брошюры, которую литератор Лев Толстой написал против догм Русской православной церкви на своей родине. Суд не счел брошюру оскорблением христианской церкви, засвидетельствовал высокую моральную серьезность писателя и оправдал подсудимых. Лидеры общественного мнения культурно-протестантского лагеря приветствовали решение суда и высказались за сдержанное применение статьи о богохульстве. Параграф 166 может даже представлять объективную опасность для церкви. Церковь должна бороться со своими противниками прежде всего духовным оружием и не должна создавать впечатление, что она злоупотребляет государственной судебной системой, превращая ее в палача против скептиков. Католикам же, из рядов которых исходила жалоба, оставалась только насмешка: «Средние века прошли безвозвратно, их нельзя возродить»[832].

В 1904 году к баварскому писателю Людвигу Тома в защите от обвинений в богохульстве в связи с его статьями в сатирическом журнале «Симплициссимус» удача была не столь благосклонна. В «Постной проповеди» он сравнил политическую власть партии Центра с «дореформационным господством попов». Первоначально номер журнала был конфискован, но обвинительное заключение, основанное на параграфе 166, вскоре было отменено в суде, и цензурное постановление отозвано. Немного позже ситуация изменилась, когда в одной статье в резких выражениях была осуждена лживость представителей протестантского духовенства, рекламировавших ассоциации нравственности. Тома обвинил их в том, что они забрасывают публику своим «библейским навозом», и это было еще далеко не самым сильным ругательством в тексте. Тем не менее именно это высказывание послужило поводом для жалобы на поэта со стороны Евангелической земельной церкви Пруссии. Автор защищался, говоря, что он ни в коем случае не имел в