Война как богохульство

С другой стороны, журналистские дебаты способствовали рассмотрению концепции и сущности богохульства в исторической ретроспективе, пониманию его относительности и, таким образом, принципиальной постановке его под сомнение. Теодор Бонер, член парламента от Демократической партии Германии и председатель Союза немецких писателей (Schutzverband Deutscher Schriftsteller), вспоминал, что простые люди обращались к святому не только с благоговением и почтением, но и «с доверительной шуткой». Это свидетельствует о живости религиозного чувства – возможно, он читал «Осень Средневековья» Йохана Хейзинги, в которой можно найти похожие мысли. В рисунке Гросса видны черты своеобразной сатиры, «какой она была у всего немецкого народа в эпоху Реформации»[854]. Протестантский теолог и педагог Вальтер Нитхак-Штан писал аналогичным образом в газете «Berliner Tageblatt» от 14 ноября 1928 года: «Разве не все великие пророки, реформаторы, короче говоря новаторы в религии, были обвинены в богохульстве, подвергнуты запрету, распяты и сожжены?»[855] В августе 1930 года газета «Berliner Tageblatt» также вспомнила швейцарского пастора Боллигера, который во время войны 1915 года – со ссылкой на долг любви! – призывал христиан к оружию. Тем самым он создал образ Иисуса у пулемета – разве это не хуже, чем Христос в противогазе?[856]

Другие голоса приводили более веские с субъективной точки зрения аргументы, чтобы прояснить проблематичный характер обвинения в богохульстве. В журналистской статье, направленной против «свежего, жизнерадостного христианства военного времени», Уолтер Диркс лаконично заявил, что богохульство присутствует там, где христианство поставлено на службу государству и нации[857].

Полный отказ от обвинения в богохульстве был наиболее впечатляюще осуществлен квакером Альбрехтом в качестве свидетеля-эксперта в суде: «Мое религиозное чувство глубоко уязвлено войной. Как оно защищено? Сама война для меня – кощунство».

Его анализ изображения почти превращается в антимилитаристскую проповедь в зале суда. В идее картины нет и следа кощунства. Напротив, она говорит как раз об обратном: грозное обвинение из уст Бога в адрес кощунственных действий человека[858]. Самая острая живописная сатира на ситуацию была опубликована в декабре 1928 года Рудольфом Шлихтером, художником и соратником Гросса. В своей карикатуре он заставил высокочтимого Бога Отца самого явиться в суд, где, согласно надписи, строгий судья сказал ему: «Если свидетель утверждает, что не чувствует себя оскорбленным, то у него заметно отсутствие религиозного чувства, а значит, его показания становятся совершенно бесполезными!»[859]

С другой стороны, правые консерваторы жаловались, что религиозные чувства могут быть оскорблены совершенно безнаказанно, а антиреспубликанские усилия строго преследуются. Ультраконсервативная газета «Kreuzzeitung» жаловалась на мнимую политкорректность: политические взгляды инакомыслящих должно принимать во внимание, если только они «прикрыты черно-красно-золотым флагом». Здесь, как и в других дебатах, параграф 166 о богохульстве связывали с Законом о защите республики, который требовал наказания не только за антиреспубликанские объединения и акты насилия, но и за прославление насилия и словесное унижение. То, что справедливо для защиты государства, – таков был явный или неявный вывод, – должно быть применимо и к религии. Возмущенная либеральная газета «Vossische Zeitung» отвергла такое сравнение между жестокой «безнравственностью политической борьбы» и высоким искусством Георга Гросса[860].

Самый четкий комментарий к рассматриваемому вопросу создал философ и писатель Людвиг Маркузе для газеты «Weltbühne» под заголовком «Achtung, heilige Gefühle» («Осторожно, священные чувства!»)[861]. Он не оставлял сомнений в своих симпатиях к Гроссу и его творчеству, но проблема, по его мнению, была более фундаментальной: даже самые лучшие намерения художника не в состоянии искоренить тот факт, что люди могут оказаться уязвленными в своих самых сокровенных чувствах. В связи с этим возникает вопрос: «Имеет ли гражданин вообще право обижаться? Может ли вообще существовать такая вещь, как государственная (sic!) защита каких-либо чувств? И… какие идеи и чувства должны быть защищены, а какие нет?» Конечно, желательна далеко идущая толерантность, терпимость к другим точкам зрения. Но именно те люди и группы, которые вечно бегают с плакатом «Осторожно, священные чувства!», могут при этом иметь только очень нецивилизованное отношение к священным чувствам своих соседей. Разве война не ранит чувства пацифистов, разве не ранит атеистов «в их нечестивых безбожных святых чувствах», когда против них призывают Бога? И если Церковь чувствовала себя оскорбленной Христом в противогазе, то разве Гросс также не имел права обидеться на производство отравляющего газа? «Привилегии в обидах должны наконец прекратиться!»

Каждый человек ежедневно страдает от травм, вызванных действиями и даже просто существованием других людей. «Не ранить других – это, к сожалению, невозможно. Не быть раненным другими – это, к сожалению, невозможно. Но по крайней мере возможно не обижаться. Толерантность может означать только одно: дисциплинированность в реагировании на рану». Поэтому, по мнению Маркузе, неправильно позволять одним группам ограничивать самовыражение других групп, накладывая табу на свои (и только свои!) самые сокровенные чувства, «из-за тех чувств особого рода, за которыми стоит сила». «Толерантность означает: не осквернять свои священные чувства покровительственным отношением к ближнему. В конце концов, очень сомнительна святость тех чувств, которые выражаются не столько в блаженной вере, сколько в ненависти к проявлениям неверия».

Не только эти почти пророческие слова, которые читаются практически как комментарий к нынешней ситуации, показывают значение веймарского суда над богохульниками как образца. Здесь противоборствующие лагеря столкнулись так яростно, как никогда ранее: с одной стороны, религиозные консерваторы, видевшие в религии основу государственного строя и поэтому мобилизовавшие весь арсенал известных аргументов для защиты ее достоинства; с другой стороны, приверженцы республиканских взглядов, не только подчеркивавшие честные мотивы карикатуриста, но и наступательно отстаивавшие право на художественную критику общества, которая могла бы использовать в том числе сатирические средства. Дебаты показали относительность того, что может быть «богохульством». Таким образом, благочестивым христианам кощунственными казались именно узаконенные религией атаки ядовитыми газами, а не изображение Христа в противогазе.

Впервые была поставлена под сомнение современная, постпросвещенческая концепция богохульства в широком смысле и были подняты фундаментальные вопросы – например, о «священных чувствах», – которые волнуют нас сегодня больше, чем когда-либо. Оглядываясь назад, не менее удивительно, что здесь впервые (и ни в коем случае не как само собой разумеющееся!) изображение, а не текст, стало предметом спора. В этом отношении рассматриваемый случай представляется своего рода национальным предвестником конфликта вокруг карикатур на Мухаммеда три четверти века спустя – конфликта, в котором вопрос изображений снова выйдет на первый план, хотя и в совершенно ином, международном и межкультурном контексте.

До 1989 года: арьергард против духа времени?

1968 год обозначает огромный социокультурный переворот второй половины ХХ века: этот год сыграл ключевую роль для молодежной культуры, которая выступила под знаменем радикального протеста в сфере политики и установила новые стандарты в сфере культуры – альтернативные