ухаживала за ним, как могла добывая еду: горькие травы, которые она разжевывала и клала ему в рот, коренья, желуди, крохотные перепелиные яйца, найденные в гнездах то тут, то там, сырую рыбу, пойманную голыми руками и разорванную зубами; потом она нашла в сумке кинжал и начала пользоваться им. Ради удобства, а также, вероятно, понимая, что так будет лучше и безопаснее для обоих, она сняла юбку, надела сменные штаны Донато, заправив их в сапоги, натянула дублет, затянув потуже, чтобы не болтался, а главное, заточив кинжал о камень даже до бритвенной остроты, обрезала волосы под мальчишку: в предстоящем им путешествии женщине не место.

Потом подняла хромающего, пошатывающегося Донато, накинула на него и на себя плащи с капюшонами, и они, опираясь на палки, побрели вперед, будто нищие пилигримы, старик отец и его юный сын, прося у других путников еды, ночуя в конюшнях или где придется и выспрашивая дорогу к этому незнакомому месту, название которого Донато неустанно повторял: Флоренция, Флоренция. Она не знает, сколько прошло времени, видела только, что луна сменилась несколько раз, но дни не считала. Они всё шли и шли. Пересекали реки, болота, каналы, прятались за изгородями, завидев банды наемников, сжигавших и грабивших села, укрывались под больничными портиками у милосердных монахов, спали под звездами между скал в высоких горах под полной луной, углублялись в густые леса, где слышался волчий вой, и она крепче сжимала кинжал. Она ловила зайцев, рыбу в речках, разводила огонь и стряпала для Донато, а тот все повторял с потухшим взором: Флоренция, Флоренция.

Эти глаза оживились, лишь когда они спустились в знакомую ему долину. Здесь к Донато будто бы вернулись силы, и ей даже пришлось его сдерживать, потому что лихорадка все время возвращалась, словно сама кровь вскипала в жилах. В этой поросшей лесом долине шел нескончаемый дождь, их ненадолго приютили у себя монахи. Один из братьев как раз собирался за подаянием в место, называемое Флоренция, и предложил подвезти их на своей повозке по дороге, тянувшейся между гор, постепенно переходивших в холмы и наконец спускавшейся в долину, где вдали серебрилась река. Донато широко распахивал глаза и, весь дрожа, указывал брату свернуть здесь, потом там, меж виноградников и оливковых рощ, пока монах наконец не высадил их на углу, у церковки с колокольней. Они приехали вчера. Донато, опираясь на руку Катерины, еще некоторое время тащился по пыльной дороге. Они услышали собачий лай, потом вышел старик крестьянин, вскрикнул, обнял Донато и увел его в хижину. Вот и все, таким было их странствие.

Я совершенно очарована рассказом Катерины и тем, как она спасла моего Донато. Что за прекрасная история! Куда прекраснее и правдивее глупых кантари Антонио Пуччи или Пьеро да Сиены! Тем временем мы перекусываем черным хлебом и мардзолино, что оставил Нуччо, она отхлебывает вина из кувшина, потом передает мне, облизнув край, а я беру без всякой брезгливости.

Так кто же она, эта Катерина? Если рабыня, то откуда родом? Но ей больше не хочется говорить, особенно о себе. Она долго рассказывала об их с Донато пути и, наверное, поняла, что между нами есть какая-то связь, а теперь, чувствуя, что странствию и ее трудам приходит конец, препоручает его мне, во исполнение долга Господу, святой Екатерине или ее загадочным богам. Говорит лишь, что была княжной, дочерью князя Якова из горного народа, но отца убили франки, и она стала рабыней. Помнит еще название того места, название города и большой реки – Тана, потому что Донато не раз повторял его, и то же имя, как ни странно, носило место, где он жил в Венеции.

Рыжебородый гигант перенес Катерину по волнам в утробе деревянного чудовища, из Таны в город, сотворенный из золота, а затем, уже в другом деревянном чудовище, в город, сотворенный из воды, где ее отдали хозяину Донато. Я понимаю, что она говорит о Константинополе и Венеции. Мысль о странствиях по большому и страшному миру меня зачаровывает. Остается только воображать, сколько разных мест повидала Катерина, прежде чем попасть в Венецию: ее плавания по Средиземному, Эгейскому и Черному морям, греческие острова, берега Троады и Колхиды; моим же самым дальним странствием была поездка из Флоренции в Прато, но куда чаще я путешествовала, не выходя из комнаты, грезя над любимыми книгами.

В Венеции Донато спас ее от насилия и смерти, а потом уже она сама спасла Донато, привезя его сюда. И теперь расспрашивает меня: неужели это место и есть Флоренция, куда они так долго добирались? Эта оливковая роща, эта хижина и невысокая колоколенка – Флоренция? В таком случае Флоренция прекрасна, это чудесное место, открытое и свободное, под высокими небесами, среди деревьев, травы и земли. Не такое закрытое и мрачное, как город на воде, где она жила раньше. Она ненавидит каменные дома, ведь они означают заточение и рабство. Как хорошо, что во Флоренции нет домов, лишь деревья и трава. Как же хорошо здесь, во Флоренции, под теплым солнцем! Она счастлива. Разве что жарковато становится.

Я смеюсь в ответ, я тоже счастлива. Увы, Катерина слишком красива, слишком искренна и слишком наивна. Она воистину ангел, что сразу понял другой простак, Нуччо: блаженны наивные, ибо они пройдут невредимыми среди горестей земных. Если она из Таны, значит, черкешенка, и это видно по ее стати: не низенькая и плосколицая, как татарки, и не бледная, как русские. Меня не в чем ее подозревать и незачем ревновать.

Заговорившись, мы обе, благовоспитанная мадонна из славного зажиточного флорентийского дома и рабыня-черкешенка, варварская княжна, забыли о течении времени, забыли и о Донато, чей стон вдруг доносится из хижины. Я бегу, а глаза у него открыты, он узнает меня и плачет, бормоча мое имя. Я припадаю к нему, причиняя, должно быть, немалую боль, я ведь не пушинка, обнимаю, тискаю, шепчу его имя. И не нужно оборачиваться, чтобы понять, что Катерина смотрит на нас с порога.

* * *

Я сразу беру ситуацию под контроль. Как делаю всегда и везде. Еще некоторое время с помощью Катерины, невероятной и идеально исполняющей все, чего я требую, зачастую упреждая мои просьбы, я устраиваю выздоравливающего Донато у Бернабы, избавив Нуччо от слишком обременительной для его преклонного возраста ответственности. Телом Донато чуть воспрял, должно быть, ему идут на пользу сила и энергия земли, где он родился и вырос, а может, просто радуется теплой погоде. Но что касается ментального здоровья, боюсь,