– Черт, – прошептала Вик.

– Ну, и новые места для казней тоже.

– Да уж, подозреваю, что они им понадобятся.

– Они попробовали использовать колокольню на старом здании гильдии Торговцев пряностями, но там оказалось недостаточно высоко.

Вик вздрогнула.

– Ч-черт…

– Не все умирали сразу. Им пришлось поставить внизу сжигателя с мотыгой, чтобы он приканчивал этих несчастных…

– Ладно, Огарок, я уже поняла.

Видимо, дело дошло до ручки, если дитя тюремных лагерей находит жизнь в столице слишком неуютной.

Ее мысли устремились туда – к лагерям. К ее отцу, кашлявшему кровью той холодной зимой. Она пыталась выменять что-нибудь на одеяло, заработать на пустой мешок, украсть хоть маленький кусочек угля, но ничего не было достаточно… Ее мать совсем зачахла; под конец она была такой тощей, что кости виднелись сквозь кожу… Вопли ее сестры за спиной, в руднике, когда вода хлынула в туннель…

Вик остановилась в снегу, глядя, как констебли гонят последнюю партию ее арестованных через площадь Мучеников.

– Я надеялась, что станет лучше, – пробормотала она, – но становится только хуже.

Огарок прыгал с одной ноги на другую, пытаясь согреться.

– Ты могла бы сказать то же самое в любой из моментов с тех пор, как я тебя встретил.

– И это тебя утешает? Что мы еще не пробили дно? Судья обладает сейчас большей властью, чем король! Даже Гарод Великий отчитывался перед Байязом. Судья не отчитывается ни перед кем, кроме огня. Она не успокоится, пока не спалит все подчистую!

– И даже тогда вряд ли. – Огарок взглянул в сторону еще одной жалкой группы подсудимых, которых гнали, сгорбившихся, сквозь снег. – Но лучше бы тебе говорить потише.

– Все это затевалось ради того, чтобы мы были свободны! Вместо этого мы превратили в тюрьму весь Агрионт.

Вик нахмурилась, глядя на имена, высеченные в камне под ее ногами, едва различимые под слоем снежной каши. Есть ли здесь где-нибудь имя Сибальта? Она вспомнила, как они лежали в его узкой кровати, разговаривая о том, как изменят мир. Она и тогда знала, что это всего лишь мечты. Но, по крайней мере, эти мечты были красивыми. Неужели вот это и был тот лучший мир, за который он погиб?

– Мы превратили весь город в гребаный лагерь! Весь Союз!

– Ты всегда говорила, что нужно держаться с победителями…

Один из заключенных вдруг вырвался из цепи и ринулся к ней, лязгая цепями на лодыжках, хватаясь за нее замотанными в тряпки руками. Женщина. Вик едва не ударила ее, уже замахнулась – но та хотела лишь сунуть что-то ей в руки. Сложенный клочок бумаги.

– У вас доброе лицо! Пожалуйста! Передайте это моей дочери!

– А ну иди сюда, – буркнул один из сжигателей, хватая ее под руку – без злобы, но и без сочувствия. Так пастух хватает отбившуюся овцу. – Прошу прощения, инспектор.

– Прошу вас! – рыдала женщина, пока ее уволакивали прочь.

Вик знала, что ее лицо вовсе нельзя назвать добрым. «Пучок лезвий» – так она сама всегда думала о нем, глядя на него в зеркало. Письмо было дано ей, а не Огарку или кому-нибудь помягче лишь потому, что она выглядела как человек, способный что-то сделать.

Она развернула бумажку неловкими пальцами, занемевшими даже в перчатках.

– Что там написано? – спросил Огарок.

Ничего особенно поэтического. Нацарапано на обрывке свечной обертки куском угля из потухшего очага. Всего лишь любовь, и лучшие пожелания, и «не сдавайся», и «не забывай меня». Вик осознала, что понятия не имеет, кому это передать. Понятия не имеет, кто была эта женщина. Она могла быть кем угодно – хоть даже и самой Вик. Вот только что ей было некому писать.

– Прощается. – Она смяла бумажку в кулаке. – Присмотри, чтобы заключенных довели до места назначения.

Повернувшись, она зашагала прочь, обратно, туда, откуда они пришли, хрустя сапогами по своим собственным следам, уже ставшим грязно-белыми под свежевыпавшим снегом.

* * *

По-видимому, Великая Перемена ударила по стирийским шпионам не меньше, чем по всем остальным. Лабиринт сумрачных подвалов под вывеской с женщиной-рыбой еще более, чем прежде, напомнил Вик инглийские рудники. Заведение не только находилось под землей – здесь еще и стоял собачий холод, в углах скапливались лужи ледяной воды, натекшей с улицы сверху.

Музыки не было. Никто не танцевал. Посетителей тоже почти не было. Бармен стоял на том же месте, что и в ее прошлый визит, на фоне того же впечатляющего ассортимента бутылок – но во многих из них жидкости оставалось на донышке. Пожалуй, неплохая метафора того, к чему их привела Великая Перемена: те же бутылки, только пустые.

– Виктарина дан Тойфель вторично удостаивает мое заведение своим посещением! – провозгласил бармен, поднимая оранжевую бровь.

– «Данов» больше нет, ты не забыл? Где твоя обезьянка?

– На больничном.

– Жалко. Из вас двоих она мне больше нравилась.

Бармен ухмыльнулся.

– Большинство моих клиентов придерживаются того же мнения.

– У тебя еще осталось то дерьмо, что ты мне наливал в прошлый раз, как бишь оно там называлось?

– Сворфен. К сожалению, его больше нет. Со всей этой погодой и политикой поставки в последнее время – просто кошмар. Если удается достать черствого хлеба из тридевятого села, считай, что ты процветаешь. А достать спиртное из Якры… тут требуется волшебник!

Его рука прошлась вдоль ряда бутылок и выхватила одну.

– Почему бы тебе… – он придвинул к ней стакан и плеснул глоток спиртного, – не попробовать вот это?

Вик отхлебнула и поморщилась:

– Проклятье! Оно сладкое!

– Иногда нам нужен вызов. Иногда – утешение.

– Что, я так плохо выгляжу?

– Ты выглядишь гораздо лучше, чем большинство людей в Адуе.

Она отпила еще немного.

– Значит, так плохо… Я полагаю, что нашу общую знакомую в Талине – ну, ту, окруженную шепотами, – вряд ли можно убедить как-то вмешаться в происходящее по эту сторону Кругового моря? Помочь положить конец этому… хаосу? Чтобы спиртное опять полилось рекой?

Бармен ответил ей печальной улыбкой.

– Я бы не стал унижать нас обоих, делая подобное предложение нашей общей знакомой. Ее госпожа, насколько мы помним, – далеко не самая великодушная из правителей, даже в лучшие времена. А сейчас она испытывает прямо-таки восторг от того хаоса, что творится по эту сторону Кругового моря. Я слышал, что она ежедневно смеется в голос, читая за завтраком новости.

– Не знал, что Талинская Змея способна смеяться в голос.

– Никто не знал. До сих пор.