Вик подтолкнула ему свой пустой стакан. Как большинство спиртных напитков, с повторением это пойло становилось лучше.

– Признаю, это было несколько оптимистично с моей стороны. Чтобы не сказать отчаянно.

Он налил ей еще порцию.

– В нашем деле нет места ни для оптимизма, ни для отчаяния.

Вик подняла свой стакан:

– Ну, за пессимизм и крепкие головы!

– За это и я выпью! – И он выставил на стойку еще один стакан. – Союзу, я боюсь, уже ничем не помочь. Эта Великая Перемена – такая зараза, которая остановится, только когда выжжет сама себя. Но ты всегда казалась мне женщиной, которая не откажется спастись в одиночку.

Вик перестала отхлебывать и поглядела на него поверх края стакана.

– Если ты вдруг решишь, что Адуя утратила для тебя свое очарование… – он обвел взглядом свой сводчатый подвал, – … что вполне можно понять… Я полагаю, наша общая знакомая будет по-прежнему рада принять тебя с распростертыми объятиями.

– Весна в Талине, а?

– Одна погода стоит того, чтобы предпринять такую поездку! Рано или поздно приходит время… – бармен одним глотком прикончил свою порцию и шмякнул пустой стакан на стойку, – когда ты должен выйти из игры.

Она медленно кивнула. Выходить из игры ей было не впервой. Она ведь спаслась из лагерей, не так ли? И в Ростоде, во время мятежа. И в Вальбеке, во время восстания. Спасла себя, пусть даже не смогла спасти никого другого.

Говоря по правде, о ней тут никто не пожалеет. Она сама позаботилась об этом. Никогда не оставайся там, откуда не сможешь уйти не оглядываясь. Никогда не владей ничем, что не сможешь оставить. Никогда не заводи друзей, к которым не сможешь повернуться спиной. Жизнь, не оставляющая следов… Вик подумала об этом, словно впервые. Обо всех людях, которых она обманула, предала, оставила. И она подумала: жизнь, не оставляющая следов, – а жизнь ли это вообще?

Она пришла сюда не в поисках выхода. На самом деле она пришла, чтобы примерить его на себя и посмотреть, как он ей подойдет.

– Не могу не признать, это предложение звучит заманчиво.

Вик вспомнила тот последний взгляд своего брата, прежде чем его утащили. Последние слова Сибальта, прежде чем он перерезал себе глотку.

´

– Однако рано или поздно приходит время… – она осушила стакан и поставила его, – когда ты должен показать, чего ты стоишь.

– И что ты собираешься делать?

Она бросила на стойку монету, и, пока та вращалась, пошла к двери.

– Держаться вместе с проигравшими, – не оборачиваясь, ответила Вик.

Орсо проснулся от грохота дубинки капрала Хальдера по прутьям решетки его погреба. Слово «погреб» нравилось ему гораздо больше, нежели «тюрьма». В конце концов, это помещение было предназначено для храненния вина, пускай даже сейчас оно действительно использовалось скорее в тюремном аспекте.

– Вставайте, ваше величество, – буркнул Хальдер.

Орсо вздохнул, отбросил в сторону тряпки, которые предпочитал называть одеялами, и спустил ноги на холодный, склизкий пол.

Кровь и ад, ну и холодно же здесь было! Впрочем, холодно сейчас было всюду. Орсо доставляла извращенное удовольствие необходимость переносить те же лишения, какие терпели его менее удачливые подданные. Прежде у него было столько привилегий и столько чувства вины! Он чувствовал себя гораздо легче без необходимости нести этот двойной груз.

Хильди была занята, отстирывая его вторую рубашку – в холодной воде, разумеется, поскольку ничего другого им не предоставили. Закончив, она принялась развешивать ее сушиться возле решетки. Пару раз белье там замерзало – ткань становилась жесткой, словно картон.

– Отойди-ка от двери, девчонка, – сказал Хальдер, доставая ключи.

Орсо отвлек его внимание, театрально потянувшись.

– Вы знаете, моя матушка годами искала невесту, которая отвечала бы моему уровню, но мы так и не смогли обнаружить кандидатуру, которая бы в должной пропорции обладала выдающейся красотой, безупречным происхождением, проницательным умом, неземной грацией, тонкой дипломатичностью и безграничным терпением. – Он приложил руку к груди. – Если бы только вы попались нам в то время, капрал Хальдер, возможно, к данному моменту уже появилась бы на свет пара королевских наследников…

Хальдер уставился на него из-под своих набрякших век.

– Думаешь, ты такой остроумный мудак, да?

– Смех служит тонизирующим средством в тяжелые времена. Я забочусь о вашем же благополучии.

– Ну, там, куда мы пойдем, особо не посмеешься.

– В каком смысле? – спросила Хильди, хмуря брови.

– За его величеством послали.

Хальдер потянул на себя зарешеченную дверь.

– О черт! – Орсо с максимальной небрежностью прислонился к сырой колонне посередине погреба. – Неужели мне действительно так уж необходимо покидать свои апартаменты?

– Боюсь, что да.

– Хильди, скажи повару, чтобы приготовил утреннюю трапезу к моему возвращению!

И с этими словами он стремительно выскочил из погреба. Он знал, что его прислуга терпеть не может, когда он так делает. (Орсо гораздо больше нравилось называть их «прислугой», а не «тюремщиками».)

…Он не осознавал, насколько тепло в дворцовых подземельях, пока не вышел на открытый воздух.

– Ну и холодрыга у вас тут снаружи! – охнул он.

Сад стоял замерзший, каждая ветка каждого дерева была очерчена снегом, водосточные трубы были увешаны поблескивающими сосульками, кучи палой листвы с плюща, увивавшего дворцовые стены, сверкали морозными иголками. Зрелище могло бы быть прелестным, если бы он был несколько лучше одет, но, даже несмотря на то, что на нем были намотаны все тряпки, еще остававшиеся в его пользовании, морозный воздух все равно кусал за все части тела. Орсо не знал, что лучше: дуть на руки или держать их под мышками, и в результате остановился на том, что дул на левую, засунув правую под мышку, и через каждые несколько шагов менял их местами.

– Куда мы, собственно, идем?

– Вам понравится, – отозвался Хальдер, взглянув на него через плечо.

Выражение его лица подразумевало, что ему вряд ли понравится. Вообще, Орсо уже много недель не нравилось ничего из того, что он видел. До Великой Перемены он часто шутил, что быть Высоким королем Союза – худшая работа в мире. После Великой Перемены это была уже не шутка. До него доходили известия, что в городе продают ночные горшки с его лицом на внутренней стороне чаши. Было время, когда адуанские дамы стремились забраться к нему в постель – теперь они стояли в очереди, чтобы на него испражниться. Он не мог бы сказать, что этого не заслужил.