– Тогда пусть её развяжут. – Сикибу –послушная. Гибкая тростинка со стеблем из стали. Её лицо оставалосьбесстрастным, взгляд был все так же внимателен. Но намёк вполне ясен. Она хочетбыть хозяйкой в своём новом доме. И он должен помнить об этом. Как всё-такимало он знал этот народ! Он вздохнул.

– Хорошо, Сикибу. Шесть ударов палкой.

– Я сказала ей, что она получит пятьдесят, мойгосподин.

– Пятьдесят? Боже, Сикибу!

– Если бы её отдали под суд, мой господин, онабы рассталась с головой. Уилл заколебался. Как безмятежно её лицо, как хрупкотело, как послушны руки и ноги! И как твёрд характер.

– Хорошо, – сказал он. – И закончи побыстрей.

– Конечно, мой господин. Вы поможете мне?

– Я должен встретиться с друзьями. – Онпоспешил мимо неё, прошёл во внутреннюю комнату и застыл в удивлении, Якоб иМельхиор, одетые в европейское платье, сидели на циновке, попивая сакэ.Выглядели они так же неуклюже, как и в их последнюю встречу. Завидев его, онивскочили.

– Уилл! – закричал Якоб. – Боже мой, тывыглядишь настоящим Самсоном!

– Точно, – подтвердил Мельхиор. – Тебе идётбыть японцем, Уилл. Вернее, Андзин Миура.

Уилл обнял обоих одновременно.

– Мне кажется, вы просто ревнуете, друзья мои.

– Да, действительно, – согласился Якоб. – Наспровела сюда твоя жена. Очень красивая молодая женщина.

– Благодарю тебя. Вы, конечно же, неоткажетесь пообедать со мной. А может, останетесь погостить? Мне столько нужнообсудить с вами! И ещё больше – показать вам. Вы поедете со мной на ту сторонузалива, посмотрите корабль, который я строю. Он почти готов к спуску на воду.

Со двора донёсся удар палкой, за ним другой.Гости повернули головы на звук, но тут же забыли о нём.

– Мы слышали о твоих проектах, – сказал Якоб.– И желаем удачи. И пообедаем с тобой с удовольствием, Уилл. Но мы должныотправиться в дорогу завтра утром. Мы отплываем из Нагасаки через неделю.

– Отплываете? – Уилл изумлённо уставился наних, потом нахмурился и сел на циновку. Бутылка сакэ была пуста, И он хлопнул владоши. – Объясните, что это значит.

Вопль агонии нарушил ритмичные звуки ударовпалки. Боже мой, подумал Уилл. Я весь взмок, а моё орудие, похоже, сделано изжелеза. А Сикибу? Её лицо будет таким же бесстрастным, как всегда.

Оба голландца тоже сели. Уилл налил сакэМельхиору, Мельхиор – Якобу, а Якоб – Уиллу. В этом они все превратились вяпонцев.

– Дело вот в чём, Уилл, – начал Якоб. – Принцразрешил нам покинуть Японию. Больше того, он настаивает на этом. – Он говорилоб этом больше года назад. Я думал, он отложил этот проект. Мельхиор покачалголовой:

– Принц хочет, чтобы мы доставили в Голландиюписьмо. Он крайне недоволен португальцами. Уже несколько лет они не присылаликораблей, а священники настраивают людей против него. Хуже того – говорят, онистали желанными гостями в Осаке, у этого мальчишки Хидеери.

– Это рассердило принца, – объяснил Якоб. – Вто же время он понимает, что торговля с Европой выгодна для его народа. Поэтомуон обратился к нам. Именно поэтому мы пришли сюда, Уилл.

– Он просил что-нибудь передать мне?

– Нет, ничего. Ты слишком дорог для него,Уилл. И слишком важен. Об этом хорошо известно в Эдо. А ревнуем не только мы –хочу, чтобы ты знал это, Уилл. Но мне пришло в голову, что ты захочешь передатьписьмо в Англию.

– Да, – сказал Уилл. – Конечно, я напишуписьмо. По крайней мере, мастеру Диггинсу. Здесь хватит рынка и для английскихкораблей.

Голландцы переглянулись:

– Мы имели в виду госпожу Адамс.

Уилл подлил сакэ. Боже милостивый, подумал он,неужели я так основательно позабыл мою жену, мою дочь? Но у меня есть жена, онаждёт во дворе. Самый очаровательный ребёнок на свете. Не была ли когда-то иМэри для него самым очаровательным ребёнком? И не оставалась ли Деливеранс досих пор таким ребёнком? Деливеранс сейчас молодая девушка, ей лет пятнадцать.Наверное, ростом она пошла в отца, а волей, конечно, в мать.

Удары во дворе стихли, и единственным звукомбыло всхлипывание девушки.

– Конечно, я напишу и Мэри, – сказал он.

О чём ты пишешь жене, которая больше несуществует для тебя? Пишешь «дорогая жена», потому что именно так и положенописать в письме. А дальше сидишь и грызёшь перо. Потому что слишком долго ты неписал по-английски, и слова, да и сами буквы, кажутся тебе странными и чужими.

О чём ты пишешь матери своего ребёнка, когдадругой ребёнок ожидает тебя за стеной – ребёнок других родителей, но в чреве еёзреет твоё собственное семя. Писать – значило снова войти в тот грешный мир,который он оставил за плечами. Мир гнусности и страха, мир преступлений инаказаний. А в этом мире ему бояться, значит, нечего? Нечего – самураю,следующему за золотым веером. Даже месть Тоетоми не достанет его здесь.

Тихий шорох вернул его к действительности. Вдверях стоял Мельхиор Зандвоорт, завернувшись в спальное кимоно.

– Заходи, Мельхиор. Заходи. Это очень труднаяштука.

– Я тоже так думаю. – Мельхиор уселся передним. – Хочешь, я объясню им всё?

– Нет, – ответил Уилл. – Объяснять тут нечего.Во всяком случае, невозможно объяснить это ей. Я просто говорил себе, что онаисчезла. Навеки. Я до сих пор говорю это себе. Это будет письмо с того света.Нас наверняка считают мёртвыми, и она наверняка вышла снова замуж. Возможно,мне лучше вообще не писать. И всё же… Я хочу, чтобы она, и все мои друзья, идаже враги в Англии – чтобы все знали, что моя жизнь не закончилась поражением.

– Я передам им это, Уилл, – пообещал Мельхиор.

– Я не сомневаюсь в тебе, Мельхиор; но поймутли они? Что они знают о Японии – там, в Лаймхаузе? И даже в Уайтхолле. Захотятли они узнать что-то о том, чего никогда не поймут?

Он начал писать, быстро и ожесточённо.

– Так о чём же ты пишешь?

– Я пишу о нашем путешествии, – ответил Уилл.– Я думаю, это верней всего. Это, может быть, пригодится тем, кто последует занами.