— Э-э, — произнес Билл, вернувшийся к стадии односложных высказываний.

— Когда ты молишься Лолу, приносишь жертву Сую или Рыгу перед разгульной ночью в таверне, ты разве всерьез ожидаешь, что они спустятся с небес к тебе на помощь? Покорно откликнутся на любой каприз? Разве ты ожидаешь, что они хотя бы подумают о тебе и твоих делах? Что они хоть когда-нибудь думают о тебе? Или ты считаешь, что они подчиняются исключительно собственным прихотям, а на тебя им трижды наплевать?

— Ну… — изрек Билл.

Разговор слишком близко подошел к ереси, а Билл и так уже достал невероятное количество могущественных существ. Добавлять в их список весь пантеон не очень хотелось.

— Ты не считаешь и не ожидаешь, — ответила за Билла Чуда. — Ты надеешься. Думаешь: а может, твои жертвы и молитвы хоть чуточку подтолкнут их взгляд в твою сторону?

Билл задумался, затем неохотно кивнул. Ведь подмечено довольно-таки точно.

— То же самое и с тобой. Для людей долины ты еще одна мировая сила. Сущность, способная изменить положение дел. А люди отчаянно хотят изменить его. Люди не верят, что могут всерьез повлиять на тебя. Но они надеются, что твои дела в мире принесут перемены к лучшему. Когда живешь в полном кромешном отчаянии, любые перемены кажутся к лучшему.

Билл слушал и думал, что по такой логике ни к чему сожалеть о гибели Мантракса и Дантракса, как и о своей неминуемой кончине. Ведь простой фермер Билл совершил то, что люди считают доступным лишь богу. Возвысился. Вошел в историю.

— Значит, ты говоришь, что я — как ты и мне тоже следует принять решение? — спросил он, посчитав, что сумел состыковать концы с концами.

Хотя, если задуматься, какое ему, собственно, принимать решение? Разве не все уже решено?

Чуда поглядела на него так, словно он сходит с ума у нее на глазах.

— Э-э, а разве не так? — осторожно осведомился Билл.

— В наших ситуациях нет ничего даже отдаленно сходного. У меня моральный и экзистенциальный кризис. А ты всего лишь пытаешься успокоить совесть, чтобы не чувствовать вины за смерть нескольких тысяч человек.

Да, это уж точно расставило точки над «i». Зародившиеся в Билле надежда и вдохновение вылетели наружу нечаянным тяжелым вздохом.

Он закрыл ладонями лицо.

— Мне только… в общем, мне нужно обдумать. Но ты права: я — бог. Если мне что-то нужно от людей, я могу заставить их. Я могу сделать… что-нибудь…

Чуда презрительно фыркнула. Он вздрогнул, робко посмотрел на нее.

— Что такое?

— Ты совсем не бог, — сказала она, печально покачав головой, словно урезонивала несмышленыша, кричащего, что он сын Лола, и пытающегося схватить отцовский меч.

— Но ведь ты сказала сама! — запротестовал Билл.

Ведь она и вправду сказала!

— О боги! — изрекла Чуда и вздохнула. — Бог. В самом деле. В Тамантии ты не прожил бы и дня.

— Я не пытаюсь прожить день в Тамантии, — огрызнулся Билл. — Я пытаюсь прожить целую кучу их здесь, в Кондорре.

— Я сказала всего лишь, что они видят в тебе бога. И думают так о тебе.

— Но ты же сказала, что я — приносящий перемены, — напомнил Билл и покраснел.

Боги, какая наивная глупость!..

— И сколько раз эти перемены приводили именно к тому, что тебе нужно? — осведомилась Чуда.

Да уж, тут не поспоришь.

Он робко заглянул Чуде в глаза.

— А как часто толпа делала то, чего желал Фиркин? — добавила она.

Эта арифметика Биллу не слишком понравилась. Но затем к нему пришло чувство мрачной удовлетворенной решимости. Вот она, истинная цель!

— Так, значит, сейчас я пойду к Фиркину и скажу, что ему, Суй побери, делать!

Чуда вновь испустила презрительный смешок.

— Я вижу, ты и в самом деле еще ничего не понял.

Мрачная удовлетворенность присоединилась к былому веселью Чуды и рассыпалась среди мусора на полу.

— Так что же мне делать? — жалобно спросил Билл.

— Узнать у Фиркина, чего он хочет от тебя, и молиться о том, чтобы пережить его хотения.

— Фиркин, нам надо поговорить! — заявил Билл.

Старик сидел на чаше для святой воды посреди сгоревшего храма Лола. Король богов пытался сурово глядеть на смертных чад, но статую пару раз сильно стукнули, и теперь бог казался слегка косоглазым. Над головой группа мужчин деловито обдирала свинцовую черепицу с крыши. Оттуда то и дело низвергались ливни пыли, щепок и гвоздей.

— Губошлепанье! — объявил Фиркин пустому залу. — Языкошмякающее колдовство! Ты пришел, чтобы вплести его в мой мозг звучнозначными словами. Внести свои мысли в мой мозг своим лексическим магоколдунством.

Он широко ухмыльнулся Биллу и заверил:

— Не выйдет.

Затем Фиркин повернул голову, откинул спутанный косматый клок волос и открыл почернелый пожеванный объект, смутно похожий на ухо, заткнутое чем-то желтым, мерзким.

— Так что слова — это лютая глупость, — заключил Фиркин и многозначительно подмигнул.

— Но ты же меня слышишь!

Ухмылка Фиркина убежала, будто таракан в щель.

— Это опытный образец, — недовольно пробурчал старик и уныло уставился на свои ноги.

На пол в углу с грохотом свалилось несколько фунтов свинца. Плитки пола треснули.

— Извините, — довольно-таки равнодушно крикнули сверху.

М-да. Учитывая, что люди отовсюду стремились сюда во имя пророка, Билл ожидал чуть больше уважения.

Он глубоко вдохнул и снова попытался обуздать течение разговора.

— Знаешь, — сказал он, суя руки в карманы и нервно расхаживая по храму, — эта история с пророком уже совсем отбилась от рук.

— Не от рук, — возразил Фиркин, подаваясь вперед.

В чаше еще оставалась вода, и она перелилась через край. Фиркин постучал пальцем по голове.

— Отсюда. Слова помещают идеи в голову. Внутрь. Как маленькие жучки-древоточцы. Да.

Он трижды кивнул.

— Слова — жучки-головоточцы с идеями-семенами. Семена прорастают в мозгах. И вырастают. И вырываются изо ртов.

Он изобразил рвоту.

— И становятся словами. Так они размножаются — большие длинные слова из многих слогов. Я знаю это. И ты знаешь это. Оно из-за семян в наших мозгах, — объявил Фиркин, закатив глаза.

— Хорошо, — согласился Билл, усердно стараясь осмыслить и использовать аналогию. — Но мне кажется — одну идею стоило бы благоразумно выполоть.

— Какую?