погоду веснушки на носу и щеках становились ярче. Матвей знал, что тот их ненавидел. Отчаянно пытался скрыть под легким тоном, но выходило скверно. Брызги порыжелых чернил пробивались, несмотря на все попытки, и все больше раздражали Богдана.

Впереди, между ветвей, что загораживали школьников от любопытных глаз, мелькнул знакомый силуэт. Матвей неосознанно напрягся, когда заметил на себе осуждающий взгляд васильковых глаз. Пальцы дрогнули, ослабли и уронили тлеющий окурок. Каждый раз под взором старшей сестры он ощущал себя крохотным и совершенно слабым ребенком, провинившимся перед взрослым. Разбившим любимую вазу матери или испортившим важные отцовские бумаги. Во рту мгновенно пересыхало, язык прилипал к нёбу, и Матвей не мог выдавить из себя ни слова. Впрочем, сестра никогда и ни о чем не спрашивала его. Однако в ее взгляде всегда было столько осуждения и горечи, что Матвей мгновенно терял весь свой запал.

Василевская опустила взгляд и стремительно прошла мимо. Матвей по необъяснимой причине почувствовал ее немое глубокое разочарование. Или это разочарование принадлежало ему самому? Где-то внутри, за тесной клеткой хрупких ребер, болезненно кольнуло.

– Кто это? – с нескрываемым любопытством поинтересовался Богдан, чуть склонив голову к плечу.

– Та, кого я бы никогда не хотел знать. – Голос Матвея прозвучал тихо, неестественно, словно и вовсе не принадлежал ему.

[Конец воспоминаний]

Зиссерман тихо вздохнул, вытянул ноги и прислонился к спинке кресла. Ладони, покрывшиеся легкой испариной, нервно скользнули по бедрам. Он стоически избегал заинтересованного взгляда следователя, бегал глазами, пытался сфокусироваться на каком-нибудь предмете.

– Почему вы перестали общаться? – Морозов решил уступить Зиссерману, зная, что наводящие вопросы способствовали более четкому изложению мыслей. Как правило, люди не понимали, что необходимо рассказывать, если их не спрашивали прямо.

– Не знаю, как такое могло произойти, – Матвей тихо усмехнулся, – но в какой-то момент Богдан и Соня стали общаться. Вишневский всегда был таким: коммуникабельным, открытым, дерзким. Ему удавалось добиваться желаемого и… желаемых. Они не были близки. Мне сложно назвать их друзьями. Хотя… – Матвей неопределенно повел плечом, – возможно, я просто многого не знал.

– Что вы имеете в виду?

[Воспоминания Зиссермана в показаниях – Декабрь. Девятый год обучения Зиссермана в школе, 2019–2020]

Совместный урок физкультуры у девятых и десятых классов. Полупустая раздевалка. Матвей зашнуровывал кеды дрожащими руками и тихо ругался, что-то бормоча себе под нос. Очередная пьяная вписка, организованная Вишневским, повлекла ужасные последствия для Матвея: ночью нещадно рвало, пронзительная боль не переставала стучать по вискам с самого утра, желудок болезненно сжимался от голода, но мысли о еде вызывали лишь новую волну тошноты. Мелкий тремор рук не давал покоя.

– Почему ты снова вернулся домой в таком состоянии? – голос Василевской раздался где-то сверху.

Матвей вздрогнул и резко выпрямился, вновь встретившись с этим разочарованным и осуждающим взглядом, которого он так боялся и рьяно пытался избегать.

– С каких пор тебя интересует мое состояние? – голос Матвея дрогнул, но он упрямо сжал челюсти и вздернул подбородок. – Не знал, что мы вообще разговариваем.

– Почему ты такой? – Василевская тихо вздохнула и устало потерла переносицу, приподнимая очки. – Ты же дружишь с Вишневским. Почему не можешь быть таким же, как он?

– Что?.. – Матвей ошарашенно уставился на сестру.

– Посмотри на него. – Василевская коротко мотнула головой в сторону неожиданно притихшего Богдана. – Не курит, не пьет, хорошо учится. В чем проблема, Моть? Почему так сложно быть нормальным?

– Не называй меня так… – выдавил из себя Матвей и укоризненно взглянул на Вишневского. Тот лишь игриво подмигнул ему, а уголок губ дрогнул в улыбке.

– Позаботься хоть немного о себе. – Василевская резко мотнула головой, скидывая со лба смоляную челку. – Присмотрись к своему другу, ладно? У тебя есть прекрасный пример для подражания, раз я для тебя не авторитет.

Василевская не стала дожидаться ответа. Развернулась и стремительно покинула раздевалку, громко захлопнув за собой дверь.

Несколько долгих секунд Матвей смотрел в стену, не веря тому, что услышал. Затем повернул голову в сторону Вишневского, который тихо посмеивался.

– «Пример для подражания»? – саркастично повторил Матвей слова сестры. – Серьезно?! Ты?!

– Она считает меня милым. – Богдан наигранно поджал губы. – Разве это плохо? Теперь она думает, что у тебя нормальные друзья. Скажи спасибо, – последнюю реплику Богдан произнес как-то совсем иронично.

Зиссерман отвел взгляд в сторону и крепко зажмурился, подавляя тошноту, что комом встала в горле. Голос Богдана, который продолжал что-то шутливо говорить в свое оправдание, ужасно раздражал и вызывал необъяснимую боль.

[Конец воспоминаний]

– Подобные ситуации повторялись с завидным постоянством. – Матвей медленно поднялся с кресла, погрузил руки в карманы брюк и двинулся в сторону окна. – Он спешно бросал сигарету каждый раз, когда Соня появлялась на горизонте. А я, словно дурак, попадался с ней в зубах. Богдан менялся в присутствии сестры с удивительной способностью. Даже я его не узнавал. Словно два разных человека.

– Какой у него был мотив? – Морозов перевел взгляд на Хомутова, который усердно фиксировал показания, периодически жмуря глаза и резко их распахивая. «Словно два разных человека». Слова Зиссермана набатом зазвучали в голове. В этом было что-то знакомое.

– У него и спрашивайте. – Матвей безразлично пожал плечами. – Он говорил, что делал это ради меня. Мол, хотел таким образом наладить наши с сестрой отношения. – Нос брезгливо сморщился. – Брехня. Он никогда ничего не делал без выгоды для себя.

– Так почему вы перестали общаться? И когда?

– Сестра окончила школу, съехала из родительского дома, и Богдан стал стремительно отдаляться. В начале одиннадцатого класса он перевелся в другую школу, и я больше ничего о нем не слышал. – Матвей коротко усмехнулся. – Сейчас я думаю, что являлся лишь причиной для их общения. Чертовы эгоисты… – последнюю реплику он произнес почти шепотом, но Морозов ее услышал.

– Вам известно, что Вишневский учится в этой академии?

– Да. – Матвей коротко кивнул и развернулся к следователю. – Мы не единожды пересекались в общих комнатах общежития. В учебном корпусе – значительно реже. Но каждый раз он делал вид, что не знает меня. Поэтому я решил не разрушать его игру. Человек пожелал вычеркнуть меня из своей жизни. Кто я, чтобы мешать ему?

– И вы ни разу не решились поговорить с ним и все обсудить? – Морозов удивленно вздернул брови.

– Нет, – сухо отозвался Матвей. – Не имею никакого желания, капитан, – последнюю фразу он выплюнул ядовито, с неким вызовом.

Морозов тихо хмыкнул. Подался чуть вперед, открыл ежедневник где-то на середине, лениво перелистнул еще несколько страниц и уткнулся ручкой в пожелтевший лист, раздумывая над следующим вопросом.

– Вишневский является единственным ребенком в семье? – неожиданно спросил Морозов после недолгого молчания,