— Я не могу быть «новым русским», — усмехнулся Зайдман, — истарым не могу. Я еврей по всем статьям. И по маме, и по папе. И даже по своимрелигиозным взглядам. Жид, как сейчас говорят некоторые крикуны. Ты меня с этойкатегорией не путай.

— Обидно стало? Тогда почему ты опять продавил решение вправительстве о своем банке? Ну сколько раз тебе говорить, что это незаконно.Используешь свои добрые отношения с премьером.

— И не только с ним, — засмеялся Зайдман, — а еще и с твоимдругом Сережей Шумским, и с тобой, дорогой наш министр.

— Хватит, — отмахнулся Полетаев, — я все равно не подпишурешения по вашему банку. У тебя достаточно льгот. Не валяй дурака, Лева, нельзявсе грести под себя.

— А другим можно? — сразу вскипел Зайдман. — А когда впрошлом году прежнее правительство меня прижало, помнишь, какие у нас делабыли? Да и в твоем банке не лучше. Ты ведь тогда жаловался, что они нечестноиграют, давят конкурентов. Забыл уже?

— Ну а теперь ты решил взять реванш? Раздавить их?

— Конечно. Знаешь, какой у меня самый любимый писатель? Ятебе скажу. Джек Лондон. У него есть прекрасный рассказ. Новичок входит в бар,где четверо играют в карты. Подходит к игрокам и замечает, как один сдает себечетыре туза. Возмущенный, он рассказывает об этом другому игроку. Тот посылаетего подальше. Новичок не может понять, что происходит. «Сейчас его очередьраздавать карты», — объясняет он новичку. Ты меня понял, Артем? Каждый, ктосдает карты, берет себе четыре туза. У кого в руках колода, тот и устанавливаетправила игры. Сейчас колода у нас с тобой, а в прошлом году была у нашихконкурентов. Все правильно. Мы возмущались, но ничего не могли сделать. Онизабирали все тузы. Сейчас наша очередь сдавать карты, и я хочу получить своичетыре туза.

— Именно поэтому у нас никогда не будет порядка, — сказалПолетаев, выпил коньяк, поморщился и взял дольку лимона.

— Не надо мне рассказывать про порядки, — улыбнулся Зайдман,— я знаю, какой ты у нас герой. Говорят, на тебя настоящую охоту устроили.Насчет Лондона — правда?

— Откуда ты знаешь?

— Я все знаю. Объяснил же тебе, что пришла моя очередьсдавать карты.

— Правда, — недовольно ответил Полетаев, — еще есть вопросы?

— Не любят тебя, Артемушка, — вздохнул Зайдман, — ох как нелюбят. А ты лучше послушай, что я тебе скажу. Поосторожнее будь. Вокруг разныелюди ходят. Иногда смотришь, улыбается тебе, думаешь — друг. А улыбаетсяоттого, что пистолет держит в кармане. Убить тебя хочет, Артемушка. Понял?

— Не понял.

— Знаешь, сколько банкиров мечтают убрать тебя изминистерского кресла? Много крови ты людям попортил за несколько месяцев. Онидумали, ты свой. А ты вдруг для государства начал стараться, как будто всюжизнь партийным секретарем был. Вот этого тебе не могут простить.

— Кто конкретно не может?

— Фамилии хочешь? Я тебе фамилии не скажу, да ты их самзнаешь. Но учти, не примут бюджет, доллар раза в полтора подскочит.Представляешь, что будет?

— Представляю. И даже знаю, что ты все свои контракты вдолларах заключал. И платить тебе нужно через неделю.

— Вот именно. Так что мне твоя отставка невыгодна. И долларне должен прыгать. Я стабильности хочу и поэтому за тебя зубами и ногамидержаться буду.

— А если бы не была нужна? — спросил Полетаев, невеселоусмехнувшись. — Ты бы и меня сдал?

— Конечно, — спокойно ответил Зайдман, — будь у меня такиедолги в рублевом исчислении, как у некоторых наших банков, я бы тебя своимируками удавил. Они же за твою голову получают минимум пятьдесят процентовприбыли. Начиная с понедельника им придется возвращать долги. Понимаешь, какздорово получается? Если доллар снова подскочит, они все свои рублевые долгивернут, да еще с огромной прибылью останутся. Ты посчитай, сколько они заработают,если бюджет не будет принят.

— Будет, — твердо заявил Полетаев, — бюджет будет принят. Онуже прошел бюджетный комитет и согласительную комиссию. Так что завтра Дума егообязательно примет.

— Дай-то бог. — Зайдман посмотрел на часы. — Через десятьминут начнем церемонию открытия.

В кабинет вошла молодая высокая девушка в сером костюме.Мини-юбка подчеркивала изящество ее фигуры и открывала длинные стройные ноги:Девушка улыбнулась Зайдману.

— Приехал министр экономики Австрии.

— Вот и хорошо, что приехал, — равнодушно ответил Зайдман, —пусть кто-нибудь из штаба его встретит, там полно людей. Французы уже здесь?

— Пять минут назад приехали. Мы Кореневу сообщили, чтобывстретил их. — Девушка смотрела Зайдману в глаза, ожидая распоряжений. Она былаотлично вышколена.

— Все правильно, — сказал банкир, — скажи всем, что мысейчас выйдем. И не забудь дать мне текст моего выступления.

— Конечно. — Она повернулась и поплыла к выходу.

— Красивая девушка, — равнодушно бросил Полетаев — снекоторых пор его перестали волновать девушки, которым он годился в отцы.Больше привлекали зрелые женщины типа Лены Сусловой.

— Красивая. — согласился Зайдман. — Ты подумай, о чем я тебесказал. Особенно не рискуй. Главное, чтобы бюджет утвердили. Потом решим, чтонам делать.

— Опять за свое? Я тебе сказал, забудь о козырях. Шулеров,кстати, бьют по морде. А во времена Джека Лондона их даже стреляли.

— Пока в меня еще никто не стрелял, — занервничал Зайдман, —пока, насколько мне известно, стреляли в тебя.

— Да, — согласился Полетаев, — и именно поэтому я не допущу,чтобы в стране царил беспредел. Это наша с тобой страна, Лева. И если здесьбудет плохо, то будет плохо всем, и нам с тобой тоже. Пойми, все должны жить позакону, не нарушать его. Нужно кончать с «раздачей тузов».

— Красиво говоришь, дорогой, еще немного, и я заплачу, — сиздевкой заметил Зайдман.

— Я не шучу, Лева. Если здесь грохнет, рухнут твои капиталы.И никуда ты не сбежишь. Я ведь тебя знаю. Ты упрямый.

— Не сбегу, — вдруг согласился Зайдман, — ни за что.

— Ну вот видишь. Ты всегда говорил, что уедешь последним.

— Никуда я не уеду, — погрустнев, сказал банкир, — у меняотец под Москвой погиб в сорок первом. И брат лежит где-то недалеко. Он в тойармии был, ударной называлась, которую потом разгромили. Не сбегу, — упрямоповторил он, — какой я, к черту, репатриант. Я ни одного слова не знаю. Съездилв прошлом году в Израиль, с трудом три дня выдержал.

— Конечно, — обнял его Полетаев, — пойдем открыватьконференцию, уже шестнадцать часов. — Они поднялись, поправили галстуки.