к аэропорту, таксист глушит двигатель. Макар отдает деньги. Все трое выходят. Таксист открывает багажник и помогает вынуть вещи.

– Счастливо вам, ребятки. Привет Камчатке, – поняв, что сказал в рифму, улыбается.

Заходят в аэропорт, не говорят друг другу ни слова. В очереди на регистрацию Аля принимается смеяться – громко, захлебываясь, сама замечая, как смех стремительно переходит в истерику. На нее смотрят, но она понимает, что не может остановиться. Смех вырывается с бульканьем, хрипом, сипом.

– Перестань! – Духов стискивает ей руку.

Но она не может перестать, это не в ее власти, уже больно животу, и с трудом удается делать вдох.

– Хватит. – Макар разворачивает ее к себе, крепко прижимает, закрывает ладонью рот, удерживает взглядом взгляд. Аля несколько раз судорожно вздыхает, захлебывается в смехе и слезах, снова вздыхает, цепляясь за его расширившиеся зрачки, и затихает.

Проходят регистрацию, все так же молча сдают багаж. На пункте досмотра Духов снимает с себя ремень, часы, вынимает из кармана пальто связку ключей. От московской квартиры? Не выбросил, значит. Кладет все это на специальный поддон. Аля снимает с руки часы – точно такие же, как у Духова: купили в Ростове, сразу в магазине застегнули на руках друг друга и, хихикая, поклялись носить до смерти. Золотистый металл отражает сейчас блеск неприятно яркого электрического света. Положив часы на тот же поддон, Аля проходит сквозь рамки, оборачивается к Духову, идущему следом:

– Ты же не поведешься? Он просто смеется нам в лицо.

– Аля, ради бога… – Духов забирает рюкзак и дамскую сумочку с ленты, берет Алю под локоть и уводит из-под подозрительных взглядов сотрудников безопасности.

– Но ты понимаешь, что он это специально?

– Что – это? Травму глаза, сломанное ребро? Многочисленные ушибы?

– По радио можно что угодно сказать. Господи, он даже не постарался придать своему представлению убедительности.

– Какой смысл хирургу и больнице врать?

– Ну, не знаю. Значит, твой Иван Арсеньевич специально заказал себя. Не понимаю только, как он узнал, мы только позавчера решили…

Духов останавливает ее, сжав запястья, смотрит в упор:

– Да что с тобой такое?

Отпускает ее руки, поворачивается и, широко шагая, направляется к выходу на посадку. Аля нагоняет его, идет рядом, едва поспевая.

– Так ты все-таки поверил?

Не отвечает. Объявляют их рейс. Вот они уже в самолете, а он по-прежнему молчит. Над их головами прибывающие пассажиры запихивают сумки, хлопают шторками. Малыш на сиденье впереди стучит ладошкой по окну. Сзади супружеская пара толстяков все никак не втиснется в узкие кресла. Самолет быстро заполняется.

– Значит, ты и в самом деле поверил… – Аля сглатывает, голос предательски срывается. – И что, побежишь к своему режиссеру, как только приземлимся в Шереметьево?

Макар отвечает не сразу. Откидывает голову на кресло, закрывает на миг глаза, потом открывает. Актерская пауза. Чего-чего, а играть он в самом деле выучился.

– Мы летим на Камчатку. Я принял решение и не собираюсь от него отступать. А ты?

– Ну конечно. – Але сразу становится стыдно.

– Но ты не можешь, ты не должна говорить такие вещи.

– Да, прости, даже не знаю, что на меня нашло. – Напряжение резко спадает, изображение салона самолета расфокусируется, под коленями расплывается слабость.

Аля прислоняется к Духову, он обнимает ее. Они примирительно целуются. Правильный порядок вещей, как говорила ее мать, снова восстановлен. Мать. Ну, конечно. Духов поддерживает связь с матерью. Та в расстроенных чувствах после смерти отца, говорил он. Наверняка сказал ей про Камчатку, чтобы не волновалась. Вряд ли Вере это понравилось, побежала к Константиновичу, бросилась в ноги – спаси, батюшка… «А ты хоть понимаешь, – произносит внутри нее голос Константиновича, – от чего Макарий ради тебя отказывается?» – «Не ради меня, а ради себя». В ответ – хохот Константиновича. Так бы и убила мерзкого старикашку. Может, это все-таки правда, что его избили. Тех, с кем он поигрался, как с Алей, тьма. Она и сама бы с удовольствием выбила режиссеру глаз и переломала все ребра.

– Может, это и правда, – говорит она вслух.

– Что?

– Что Константинович в больнице.

– Из Шереметьево позвоню ему. Узнаю, как он.

Самолет взлетает, набирает высоту, в окне появляются белые, будто искусственные облака. На вид они плотные, упругие, так и хочется пройтись по ним, попрыгать, потанцевать, почувствовать, как они станут отпружинивать. А может, облака будут крошиться, как пенопласт? Да что это с ее головой сегодня? Мысли будто не ее. Наверное, это из-за начинающихся месячных, утром Аля обнаружила несколько капель крови на белье. Как всегда, явились некстати – могли бы и подождать, пока она окажется на Камчатке. Она окликает проходящую мимо стюардессу. Хочется шампанского, но, скосив взгляд на крепко сжатые в замок руки Макара, Аля передумывает и заказывает белое вино.

– А вам? – стюардесса с улыбкой поворачивается к Макару.

– Ничего. Нет, дайте стакан воды.

В Москву прибывают в одиннадцатом часу. Еле находят место в зоне вылета.

– Пойду посмотрю книжки в киоске, – говорит Аля.

Киоск оказывается закрыт на пятиминутный перерыв. Рядом кофейня. Аля идет туда.

– Два капучино, пожалуйста.

Получив напитки, садится за столик так, чтобы видеть Макара. Телефонная трубка, разумеется, уже у его уха. Наклонился вперед, уперся локтями в колени, полы пальто в фиолетово-голубую клетку касаются ботинок. Что-то быстро говорит. Аля отпивает кофе – горько, добавляет сахар, размешивает пластмассовой ложечкой. Стакан с кофе Духова закрывает крышкой. Главное – улететь отсюда. Она смотрит на часы на руке – до начала посадки еще больше часа. За панорамным окном самолеты будто висят в пасмурном воздухе, расползаются в серости. В Москве холодно. И люди одеты в зимнее, теплое. Да, главное – улететь. Там Константинович их не достанет. Ой ли? Ну ладно – Константинович не отступится. Но и Духов упертый – он тоже не отступит от принятого решения. Они и в самом деле начнут все сначала, вычеркнут прошлое. Они смогут, она уверена.

Хорошее настроение возвращается, Аля покачивает ногой. Напевает про себя «Оранжевый галстук». Любуется Макаром. Все-таки за последний год он стал очень красив, и эти короткие волосы так идут ему. Ей стыдно, что засомневалась в нем утром. Нет, Макар не из тех, кто меняет решение. Если он что-то решил – значит, решил. Только сейчас Аля вдруг понимает, что он не только внешне похож на своего отца. В нем такой же стержень, как у Виктора, – не переломить. И все эти годы ожидания роли… Она отпивает кофе. Киоск с книжками наконец открылся. Аля оставляет на стуле пальто, чтобы место не заняли, подходит к киоску. Не торопясь, осматривает скудный ассортимент – ни одна из книжек не привлекает ее.