будто набросили красно-чёрную вуаль. Кровь текла по лицу, кровь сочилась из вспоротого Альбининого горла, и кровью стала земля.

Пытаясь зажать пальцами рану, Оксана срывала горло криком и выла, подставив лицо ледяному вихрю. Над головой льдисто и остро, точно рассыпанное стекло, сверкали звёзды, а ковш походил на рот – ухмыляющийся рот Матери-Медведицы.

«Расплата паскуде-дочери, предательнице и убийце… кровь за кровь», – нашёптывал ветер голосом матери.

Мать смеялась, дразня широким языком.

Шумели почерневшие сосны.

Скалы, пронзившие горизонт, трескались и роняли мраморную крошку.

Перешагнув через тело девочки, Пантюшин устремился внутрь сгоревшей церкви, где неподвижным кулем лежала Лиза.

Последняя жертва, почти подготовленная к трапезе. Скоро её накормят закисшей рябиной, потом смешают кровь с рябиновым соком и будут вкушать, как дорогое вино.

– Ты сделала бы то же самое, – в отдалении слышался размеренный голос Пантюшина. – Уверен, будь у тебя выбор, спасти свою шкуру или чью-то ещё, продлить жизнь дочери за счет жизни кого-то другого – ты поступила бы так же.

Блуждая остекленевшим взглядом вокруг себя, Оксана видела, как поднимается Герман. Правая рука висела вдоль тела, по подбородку струилась кровь. Слишком поздно, Белый. Ты правда старался, но мёртвые не возвращаются с того света. Их не вернёт даже эликсир, замешанный на рябине и крови. Их не вернёт и глупая материнская любовь.

Альбина ещё жила, дыша надсадно и хрипло. С каждым вздохом по краям раны вскипали тёмные пузыри.

– Кровь, – прохрипел Герман.

Оксана мотнула головой.

Что говорил он? Зачем? Слова растекались бессмысленной влагой и тоже пахли кровью.

– Ты перевертень… ты сможешь… пей…

Он вытер ладонью рот. Дохромав до Оксаны, накрыл её губы рукой – на языке отпечатался железистый привкус.

– Глотай!

Горло обожгло, будто она глотнула не крови, а уксуса. Живот отозвался болезненной резью – знакомая, выворачивающая наизнанку боль.

Её сразу стошнило, но боль не отступила.

Суставы выкрутило узлом, и куртка затрещала по швам, распираемая взбухшими мышцами. Хребет выгнулся, щетинясь шерстью, в ушах нарастал звон. Сила, прежде дремавшая под гнётом матери, распирала грудную клетку, и дыхание стало глубоким и тяжёлым – от каждого выдоха взметались хлопья сажи, от каждого шага дрожала земля.

Поднявшись на задние лапы, медведица испустила высокий, болезненный рев. Человек в глубине здания обернулся, и в блеклых глазах, похожих на стекла, плеснул страх.

Такое знакомое, пьянящее чувство. Двуногие будут бояться её, как раньше, когда мир был понятнее и проще. Когда луна висела в небе огромным багровым диском, а люди, одетые в выдубленные шкуры, пели гортанными голосами понятные ей одной молитвы, и приносили влажное, истекающее соком мясо, и поклонялись ей, и зажигали костры.

Всё повторится, возвращаясь на привычный круг, но всё-таки будет иным – теперь она будет злее и беспощаднее, ведь рана, оставленная потерей, не затянется никогда. Нет пощады предателям и убийцам, кровь прольётся за кровь, и первым, конечно, пострадает белоглазый двуногий.

Переваливаясь на задних лапах, медведица шла по следу убийцы и, нависнув косматой глыбой, взревела так, что капюшон сдуло с его лба.

Он выставил ладони. По коже текли электрические сполохи – отголоски магии, накопленной за счет выпитых жизней.

Что-то с силой ударило в грудь.

Медведицу откинуло в стену, и бревна обрушились с оглушительным грохотом. Она распласталась, тяжело ворочаясь под навалившейся тяжестью. Затылочная кость гудела. Поднатужившись, медведица умудрилась сбросить одно бревно, за ним откатилось второе.

Человек отступил. По его костистым пальцам бегали молниевые вспышки. Он хлопнул в ладоши, и землю потряс удар. Остатки брёвен скатились с выгнутого хребта, и медведица грузно поднялась на лапы. Ударила – когти рванули хлипкую ткань. Человек отпрянул и выворотил из пола доску. Он ударил плашмя – медведица почти не почувствовала удара, но гвозди ощутимо царапнули шкуру. Бок сразу отяжелел. Она дождалась нового взмаха и вцепилась в доску клыками. Дерево треснуло и рассыпалось в труху. Гвоздь вонзился в язык. Замотав головой, медведица сплюнула ржавое железо вместе с густой пурпурной слюной.

Выпустив доску, человек отпрыгнул вбок.

Мантия взметнулась крыльями, вызывав в памяти другой, некогда виденный образ – силуэт в небе, угрожающий птичий клекот.

От ярости стало больно дышать.

Ничего не случилось бы, если бы не воронье отродье. Силы захотел? Медведица надеялась, что Мать-Пожирательница нашла его раньше и выбила перья вместе с пометом. По крайней мере, у новой медведицы будет на одну заботу меньше. Но это потом. Сейчас – разобраться с двуногим.

Зацепив ткань когтём, медведица подтащила человека к себе. Он что-то крикнул, сомкнул пальцы на свалявшейся шкуре – живот обожгло, ноздри наполнились вонью палёной шерсти.

Медведица плотно прижала уши, пережидая боль и продолжая подминать человека. Он верещал, раскалывая криком стены. Мир трескался, шею жалили гвозди и стекло.

– Я принимаю сделку! – кричал человек. – Я верну тебе дочь! Рябина и кровь! Секрет белоглазой чуди! Я тоже расскажу…

Медведица распахнула пасть, дохнув прелью осенних листьев, отчаянием, тленом, сырым мясом, горем матерей, болью мёртвых детей, гибелью мира. В её рёве сплелись воедино ярость и плач.

Склонившись над человеком, она сомкнула клыки на шее.

Лопнули позвонки, оросив язык липкой влагой. Обезглавленный, двуногий рухнул плашмя. Пальцы конвульсивно дёрнулись в последний раз и застыли. Вспучилась мантия, пошла рябью, запузырилась плоть, сползая с костей, точно давно сгнившее мясо. То, что когда-то было человеком, распалось на труху и болотную жижу. И перестало существовать.

Медведица кулем осела на пол, тяжело дыша и дважды лизнув оставленные гвоздем раны.

Горло сводило судорогой. Перед глазами плясали кровавые пятна. Смотрела – но не видела никого, кроме лежащей у порога девочки со светлыми волосами. Смотрела – и не видела ничего, кроме ворочающейся во сне чужачки, укрытой тряпьем.

Не странно ли, что, чтобы жил кто-то один, другой обязательно должен погибнуть?

Ей казалось, вдалеке звучали голоса, но это просто ветер бесновался в голых ветвях. Казалось, шелестели шаги – но это всхлипывало во сне море, да девочка на тряпье ворочалась, подтягивая к подбородку худые колени.

Как её звали? Не всё ли равно. Человек с белыми глазами убил бы её тоже, и чужие годы потекли бы по его жилам, залечивая раны и даруя новую жизнь.

Раздув ноздри, медведица повернула голову.

Девочка захныкала во сне, засучила ногами, будто пытаясь убежать от надвигающейся опасности. Да разве от судьбы убежишь?

Медведица поднялась на лапы.

От каждого шага в бок точно вонзались раскалённые иглы. От каждого вдоха саднило под рёбрами. И мысль, зародившаяся в человеческом мозгу и подпитанная звериной решимостью, толкала вперёд.

Нависнув над девочкой – её звали Лиза, напомнила себе Оксана, –