Несколько раз, лежа на голой тахте, она теряла сознание,очнувшись, слушала грохот воды, опять проваливалась в обморочный сон.Неизвестно, сколько прошло времени, но в какой-то момент она услышаланастойчивый звонок в дверь и заставила себя встать. Воды было по щиколотку.Марина подошла к двери и, собрав последние силы, крикнула, чтобы ломали дверь,вызывали милицию и «скорую», потому что она умирает.

Потом в больницу к ней приходил следователь, сказал, чтосадиста ищут, подробно расспрашивал, а позже, когда разрешили врачи, ее повезлина Петровку составлять словесный портрет. Выяснилось, что квартира была снятачерез третье лицо, которое растаяло в неизвестности. Человека, описанногоМариной, хозяева квартиры никогда не видели, не знали даже имени его. Кто-то изсоседей говорил, будто встречал на лестничной площадке похожего мужчину парураз. Дом был совсем новый, никто никого в лицо не знал. Маринины вещи — белаякроличья шубка, лаковые сапожки, сумочка — ни на толкучках, ни у скупщиковкраденого обнаружены не были. Дело так и повисло.

Марина еще довольно долго пролежала в больнице, ей делалинесколько полостных операций, пичкали разными лекарствами, и вышла она тяжелыминвалидом, шрам на лице остался навсегда, от лекарств раскрошились зубы, сильнопоредели волосы. Деться ей было некуда, на Тверской ее такую, конечно, неждали. На Савеловском вокзале, на запасных путях, стояли вагоны-отстойники,туда за небольшие деньги обходчики пускали проституток с неприхотливымикомандировочными клиентами. Там и осела Марина. Часто ее трясло от страха, ввокзальной толпе мерещилось кареглазое, вполне приятное лицо, светлый ежикволос. Чтобы хоть иногда забыться, она стала пить, окончательно потеряла волосыи зубы. Однажды встретила старика по прозвищу Ноздря, он взял ее к себе, вбомжовский бесхозный клоповник. Так и жила она, от бутылки до бутылки, пока невыплыло из небытия чудовище с внимательными карими глазами и светлыми волосами.

— Я узнала его, — повторяла она, сидя перед Бородиным ивытирая красным кулаком слезу, — он будет еще убивать, это для него главныйкайф.

Коля Телечкин открыл глаза. Огромная розовая луна смотрела вокно палаты и улыбалась. Было слышно, как шелестят листья, как тяжело, сприсвистом, дышит старик на соседней койке, как кто-то ходит и тихопереговаривается в коридоре.

Коля неловко повернулся, из вены выскользнула иглакапельницы. Он полежал несколько минут, прислушиваясь к себе, жадно вдыхаятонкую прохладу московской ночи, запах спящего города, пережившего утромстрашную грозу, а днем тридцатиградусную жару. Полная розовая луна как будтонарочно приплыла сюда полюбоваться самым счастливым человеком на свете, повислаза распахнутым окном реанимационного отделения института Склифосовского иулыбалась своим бледным кривоватым ртом ему лично, младшему лейтенантуТелечкину.

Рана у левой лопатки ныла довольно сильно, однако даже больбыла счастьем. У мертвых ничего не болит. В голове у Коли мягко проплывалипростые, счастливые мысли о том, что вот, он остался жив, и всего через месяцувидит своего ребенка, мальчика. Уже известно, что мальчик, — Алене совсемнедавно делали ультразвук. И как хорошо, что никому, ни маме с бабушкой, ниАлене не сказали о ножевом ранении. Они все думают, будто его просто сбиламашина, даже не сбила, а всего лишь задела бампером. В реанимацию его положилитолько на эту ночь, уже завтра утром переведут в общую палату, а через неделюобещают выписать.

Из коридора в приоткрытую дверь заглянула дежурная сестра. Вруках у нее был шприц. Старику соседу кололи что-то каждые два часа.

— Не спишь? — шепотом спросила она Колю. — Смотри,капельница у тебя сорвалась. Почему меня не вызвал?

— Да ладно, — улыбнулся Коля, — может, мне уже не надокапельницы никакой?

— Ишь ты, умный. — Сестра содрала пластырь с его руки,быстро все восстановила. — Это витамины, глюкоза, в любом случае не помешает. Утебя кровопотеря приличная. Ох, ты смотри, красота!

У Коли на тумбочке в бутылке из-под «фанты» стояла одинокаяогромная чайная роза. Алена вечером принесла большой букет хирургу ОльгеНиколаевне, а та вытянула один цветок, поставила в бутылку на Колину тумбочку.Вечером лепестки были сжаты в тугой тяжелый бутон, а сейчас вдруг раскрылись.

— Это ж надо, — покачала головой сестра, — если бы ты былумирающий, я бы сказала, что выживешь. Но ты у нас совсем не умирающий, Коля. Ятаких счастливых, как ты, еще ни разу не видела. Сто лет теперь проживешь.Ладно, спи.

Сестра ушла. Коля закрыл глаза. Блаженная, сладкая дрема,как в раннем детстве, стала покачивать его на теплых волнах, и сильный мягкийзапах чайной розы навевал зыбкие, но совершенно сказочные воспоминания оприморском парке, о полосатой аллее под босыми ногами. Раскаленныесахарно-белые полосы сменялись прохладными, темно синими. На аллею падалировные тени стволов, а впереди, в проеме между огромными прямыми деревьями,что-то светилось, переливалось, и слышались гулкие радостные крики, тяжелыйупругий стук мяча.

Между сном и явью, когда все чувства сгущаются, как тени назакате, и принимают причудливые, фантастические формы, Коля вспомнил то, чегопомнить не мог. Мама возила его на море один раз в жизни, когда ему было всегополтора года. Он чуть не утонул, играя с камушками у кромки воды, мамарассказывала, как его снесло внезапной волной, и он сразу наглотался воды и,когда вытащили, был синий, уже не дышал. Но откачали очень быстро, и потомговорили маме, что он будет жить сто лет.

Сейчас про него говорили то же самое. Ему повезло. Лезвиепрошло в пяти миллиметрах от сердца, и ни одного важного органа не задело.Машина, перед которой он упал на мостовую, на самом деле не сбила его, водительуспел затормозить буквально в сантиметре от Коли и тут же вызвал по своемумобильному «скорую».

Коля очнулся, когда его перекладывали на носилки, еще ни вчем не успели разобраться, ножевое ранение обнаружили только здесь, в «склифе».И первый, кто пришел к нему прямо сюда, в реанимацию, был следователь Бородин.Оказывается, он позвонил Коле домой, когда услышал его сообщение наавтоответчике. Дома Алена билась в истерике, собиралась в больницу. Она узналао случившемся от начальника отделения, а он, идиот, описал все в самых черныхкрасках.

С Ильей Никитичем они проговорили почти час, на прощанье онпообещал, что успокоит Колиных родных, жену, маму и бабушку, они всей компаниейсидели в больничном скверике и переживали. И еще Бородин сказал, что, кактолько Коля поправится, он попробует похлопотать, чтобы младшего лейтенантаподняли с земли в округ и включили в оперативную группу, которая работает поэтому делу.

— Вообще, если честно, мое начальство до сих пор не видит вделе судебной перспективы, — признался Илья Никитич, — но, думаю, после твоегоранения все изменится. И еще, я все-таки надеюсь, что мы поймаем его раньше,чем ты поправишься.