Через полчаса Малика сидела перед Фейхель и рассказывала ей о Галисии. Единственное, о чём избегала говорить, так это о плотской близости дворянки и правителя Грасс-дэ-мора. До ночи Лунной Тишины ещё оставалась неделя, а вдруг за это время Иштар опомнится? Выслушав её, мать-хранительница отвернулась к окну и поджала губы.

– Она как пустыня посреди океана, – промолвила Малика. – Откололась от родины и осталась совсем одна: родителям не нужна, подруг нет, Иштар её не понял.

– Всему виной ваши нравы, – проговорила Фейхель.

– Это были всего лишь невинные рисунки. Многие художники рисуют своё прошлое: друзей, подруг. Это воспоминания, не более.

– У жены хазира не может быть прошлого. Наши женщины никогда не изменяют господину. Их тела и мысли чисты. А мысли Галисии? Если копнуть их глубже…

– Она не подумала, что Иштар сочтёт её поступок изменой.

– Она всегда будет сравнивать его с другими мужчинами из прошлого.

– Нет других мужчин.

– Ты сказала, что она ушла в монастырь. Это меня сразу насторожило. Значит, она не хочет рожать детей.

– Разговор не об этом.

– А о чём?

Малика сложила перед собой ладони:

– Помоги мне устроить их встречу.

Фейхель вздёрнула густые брови:

– Как? Она же не кубара.

– Введи её в кубарат. На день, на два. Сведи их. Пусть он сам ей скажет, что передумал на ней жениться. Тогда она согласится уехать.

Фейхель изменилась в лице:

– О чём ты просишь?

– Я прошу помочь несчастной женщине, которая запуталась.

– Ты просишь меня, мать-хранительницу традиций и законов, нарушить традиции и законы? – Фейхель с трудом встала с кресла; клетчатый плед упал с её коленей на пол. – Это немыслимо!

Малика поднялась. Расправив плечи, посмотрела на старуху сверху вниз:

– Я могла бы рассказать тебе, какие мыслимые и немыслимые вещи происходят во дворце и за его стенами, но не хочу тревожить твоё слепое, слабое сердце. У тебя нет таких сил, чтобы заставить мужчину вести себя по-мужски.

– Иштар – образец мужчины.

– Он достойный продукт своей страны.

Фейхель угрюмо насупилась:

– Я впустила тебя в своё слепое сердце. Не заставляй меня жалеть об этом.

– Я прикипела к нему душой. Как к другу, как к брату. А теперь хочу вырвать часть души и похоронить на перекрёстке всех дорог. Ты помнишь своего сына годовалым ребёнком. Помнишь его глаза? Чистые, ясные, в них был заключён целый мир. Сейчас это глаза чёрствого воина и безжалостного хазира. – Опустив голову, Малика сняла чаруш. Помяв ткань в руках, вновь устремила взор на старуху. – Я единственная, кто знает, что он прячет в их глубине. Я знаю, каким он мог стать, но он сдался. Кому тяжелее: тебе или мне?

– Он сделал тебе больно? – спросила Фейхель, всматриваясь Малике в лицо.

– Я могу попросить Хёска дать мне зелье, подавляющее волю, и увезти Галисию. Но я хочу сохранить остатки её достоинства. Помоги мне.

Мать-хранительница опустилась в кресло. Малика укутала ей ноги пледом и отошла к окну. На стекле разноцветные узоры, а в душе такая мгла.

– Сколько ей лет? – спросила Фейхель.

Малика прикинула в уме: Адэру исполнится двадцать семь, Галисия младше его на четыре года.

– Двадцать три.

– Старовата для кубары. Это во-первых. Во-вторых, у хазира ещё нет кубарата. Он отказывает себе в удовольствиях, а я догадываюсь о причине. В-третьих, кубар ему подарят важные и влиятельные люди. Это их дочери и дочери их братьев. Возможно, из них хазир выберет себе жену. Потом подношения прекратятся, и он даст мне команду подобрать ему девушек. Когда это случится – не знаю: через месяц или через год. Всё будет зависеть от щедрости дарителей и от прелестей кубар.

Малика провела ладонью по лицу:

– Я уеду, а она? Так и будет жить во дворце?

Фейхель хохотнула:

– Под одной крышей с хазиром? Такая честь выпадает любимицам судьбы. Твоя художница к ним не относится. Её либо выставят на улицу, либо отправят в посольство какой-нибудь страны. У нас нет дипломатических отношений с Тезаром. И с Грасс-дэ-мором нет.

– Ты можешь взять её служанкой?

– Есть дворцовые правила, которые я ни за что не нарушу.

Малика уронила голову на грудь:

– И что мне делать?

– Останься.

– Не могу.

Поправив плед на коленях, Фейхель надсадно вздохнула:

– Сходи к Самааш. Это моя младшая дочь. Её мужа зовут Марош. Он важный человек. Воины должны знать, где находится его дом. Самааш приютит Галисию как гостью – это разрешено законом. А когда твоя художница одумается, мы постараемся отправить её на родину.

– А здесь она кто? Разве не гостья?

– Твоя гостья. У служанок не бывает гостей.

– А у тебя? Ты ведь не служанка.

– Я никогда не пойду против хазира. – Фейхель указала на столик. – В ящичке бумага и ручка. Подай мне, я напишу письмо.

Пока старуха писала, Малика расспрашивала её о дочери. Саизель отдали в храм Джурии в трёхлетнем возрасте, а Самааш прожила рядом с мамой до пятнадцати лет. Старуха помнила её разбитые коленки и непослушный завиток на затылке, ноготь, вросший в палец на ноге, и шрам от занозы на ягодице. Однако тысячи кубар, прошедших перед глазами матери-хранительницы, стёрли из её памяти лицо дочери.

– Тебе не всё равно, как она выглядит? – улыбнулась Фейхель, поставив на листе точку.

– А тебе всё равно?

– Мне главное знать, что она жива и здорова. Остальное неважно.

– Хочу быть уверенной, что твоё послание попадёт в руки Самааш, а не какой-то служанки.

– Ты не слышала о новом законе?

– Не слышала.

– Тебе не мешало бы обзавестись «ушами». – Фейхель посмотрела из-под густых бровей. – Ах, да… я забыла… ты же уезжаешь. А могла бы ввести в Хазирад своего легата.

Малика склонила голову к плечу:

– Легата?

– Все шабиры, воины-вестники, заседали в Хазираде. Тебя, женщину, лишили этого права. Но у тебя есть право доносить до мужчин слова Бога через верного тебе человека.

Малика сузила глаза:

– У меня есть такое право?

– То, что не запрещено законом – разрешено.

Малика вернулась в своё кресло:

– Ты хорошо разбираешься в законах.

Усмехнувшись, Фейхель сложила исписанный листик вчетверо:

– Меня всегда интересовало, чем занимается мой супруг в свободное от совокуплений время. – Протянула письмо Малике. – Спрячь в рукаве. Матерям нельзя общаться с детьми.