– О твоей сестре.

Хёск отошёл в угол комнаты.

– Ты ездила к Саизель? – спросил Иштар, подписывая документ. – Когда ты успела?

Подскочив, Малика смела со столика исписанные листы:

– Ты знаешь, о ком я говорю. Твои воины ходят за мной по пятам.

Иштар смял перо в кулаке:

– Женщина! Отправляйся в Приют Теней! Немедленно! И чтобы через неделю твоего духа здесь не было.

Малика вытянулась:

– Ты с кем-то меня перепутал?

– Замолчи!

– Ты не вправе лишить меня голоса, который дал мне Всевышний.

– Покинь мужскую половину.

– На ней живого места нет. Он убивает её.

– Кто кого убивает?

– Муж твоей сестры твою сестру.

– Она его вещь. Он купил её и делает с ней всё, что хочет.

– В ней течёт кровь хазира!

Иштар отложил сломанное перо, вытер промокашкой чернила с пальцев:

– Она не воин, чтобы ценить её кровь.

– Боже! Разбуди меня! – воскликнула Малика. – Самааш беременна! Он убьёт её и ребёнка.

– Может, она зачала не от него?

– А от кого? – Малика сорвалась на крик: – От кубар? Или служанок? Да что вы за люди?

Иштар откинулся на подушку:

– Я помню укусы на твоей шее. И ничего. Ты терпела. Ты такая же, как Самааш.

Опустившись на колени, Малика упёрлась кулаками в пол:

– Где твой прут? Возьми его. Исполосуй мне спину. Сломай рёбра. Убей меня. Но я и с того света тебя достану.

– Эльямин… – прозвучал за спиной голос Хёска.

– А ты не лезь, – рявкнула Малика и посмотрела на Иштара исподлобья. – Почему же ты сидишь, а не крошишь мои кости и не выбиваешь мне зубы?

– Потому что я мечтал найти достойную женщину. Я нашёл её, но она принадлежит другому.

– Выкупи сестру. Пожалуйста…

– Не могу.

Перед внутренним взором промелькнули Адэр, Мун, Вилар. В один миг в том мире всё стало неважным. А здесь и сейчас перед глазами стояла несчастная женщина с округлым животом, вся в синяках и ранах.

Малика поднялась:

– Тогда я стану его кубарой.

Иштар указал на дверь:

– Иди! Через час твой новоиспечённый хозяин и вся его семья исчезнут. А ты… – Направил на Малику указательный палец. – …Вернёшься сюда, встанешь передо мной на колени и будешь умолять сохранить им жизнь.

– А как же ваша кровная месть? Или Самааш дочь не твоего отца?

– Я же сказал: её кровь меня не волнует.

– Кровная месть в Ракшаде – это бахвальство сопливых девочек, которые называют себя мужчинами.

Отшвырнув столик, Иштар вскочил. Хёск стремительно приблизился к Малике и встал между ней и Иштаром:

– Эльямин… Так нельзя разговаривать с хазиром.

– Мне – можно, – сказала она и, сделав шаг в сторону, повторила чуть тише: – Мне можно. Потому что я знаю, что такое месть. Моя мать прожила после смерти мужа три года. Три года! Слышишь, Иштар? Три года – немыслимый срок для моруны, которая потеряла любимого. И знаешь, что ей давало силы жить? Жажда мести. Моя мать убила всех, кто приложил руку к смерти моего отца. Она забрала с собой на тот свет почти двести человек. Одна! Вот что такое месть. А у вас птичья душа, рыбье сердце и пустые слова.

– Эльямин, есть определённый закон… – промолвил Хёск вкрадчиво.

– Если ты не можешь поступать как хазир, тогда зачем мне быть твоей шабирой? Я найду более достойного мужчину.

– Мужа моей сестры?

– Разве это мужчина?

– Отправишься к своему Адэру?

– Неужели во всей Лунной Тверди нет мужчин достойнее его? – Малика покачала головой. – Похоже, что нет. – И выйдя из комнаты, хлопнула дверью.

– Отпоили на свою голову, – пробормотал Хёск.

– Умолкни! – проскрежетал Иштар и сжал ладонями виски.

***

Вынырнув из-за синей бархатной шторы, Малика приблизилась к лестнице и, покачнувшись, схватилась за перила. До этой минуты в голове рисовалась чёткая картина. Малика не думала становиться кубарой – глупая угроза сорвалась с губ невольно. Не желала разговаривать с супругом Самааш, понимая, что это бесполезно. Не собиралась проводить ритуал: ракшадами овладевают не те чувства и эмоции, какие испытывают люди, осознающие свою вину. Может, неудавшийся опыт с Шедаром был всего лишь единичным случаем, и с другими мужчинами ритуал пройдёт иначе, но рисковать своей жизнью и жизнью беременной женщины Малика не хотела. Следовательно, чтобы взять Самааш под защиту, надо какое-то время пожить у неё в качестве гостьи.

Теперь нарисованная в мозгу картинка раздробилась на множество частей. Такие же кусочки – мелкие, ставящие в тупик – Малика обнаружила в лакированной коробке, дожидаясь встречи с Самааш. Она крутила в руках картонки разной формы и, глядя на собранный фрагмент, понимала, что получится натюрморт. Сейчас мысленно перебирала клочки чего-то целого и не могла сообразить: что из этого выйдет.

Сколько времени она сможет гостить в чужом доме? Если в течение недели Иштар не предпримет никаких действий, придётся отложить отъезд в Грасс-дэ-мор или сдаться и уехать. И нужна ли Самааш её помощь? Здешних женщин считают вещами, потому что они сами считают себя вещами. Их топчут, потому что они позволяют себя топтать. Ракшадок устраивает их жизнь.

Облокотившись на перила, Малика обхватила лоб ладонями. За неделю до отъезда она устроила скандал. И ради чего? Ради кого? Она вернётся к Самааш, сотрёт с двери печать шабиры и забудет о женщине, как о пластмассовом цветке, которому не нужна забота.

Заметив внизу воина, Малика спустилась с лестницы и попросила вывести её из дворца, однако воин довёл её до Приюта Теней и препоручил служанке, дежурившей возле входа.

Следуя за девушкой, Малика не могла понять, где находится, пока не увидела в конце коридора распахнутые двери теневого кубарата. Прислужницы кухарки, одетые в синие платья, закатывали внутрь тележки, заставленные супницами и блюдами, накрытыми крышками. Кубарам привезли ужин… Почему Иштар не отпустил их, как обещал? Пусть ритуал с его братом прошёл не так, как надо, но после него Шедар разучился врать – в этом сомнений не было. Малика пыталась успокоить себя: на оформление документов необходимо время, а внутренний голос твердил: «Тебя вновь обвели вокруг пальца».

Оказавшись в своих покоях, Малика устремилась на террасу. Выйдя на мраморную площадку, уставилась на верховного жреца. Набирающий силу ветер полоскал подол его плаща и трепал расстёгнутый воротник. В воздухе кружили мелкие песчинки, вынуждая Хёска жмуриться, и с его век на Малику смотрели фиолетовые татуировки в виде глаз.