* * *

Канцелярия генерал-губернатора была завалена потоком прошений на въезд во Львов от охваченных патриотическим порывом деятелей общественных и научно-культурных слоев российского общества. Они жаждали внести свою лепту в приобщение населения «вновь отвоеванного края» к многовековой культуре Российской империи.

Модные литераторы стремились открыть для российского читателя историю Червонной Руси и города Льва. Корреспонденты главных газет и журналов требовали дать им возможность вести «Галицийские дневники» непременно с места событий. От них не отставали иностранные журналисты из нейтральных стран – швейцарцы, голландцы, датчане, испанцы и шведы. Прибывшая во Львов географическая комиссия поспешила заявить, что в ближайшее время будет издана брошюра с новыми названиями населенных пунктов Галиции, которые будут внесены в главнейшие русские и австрийские карты.

Министр народного просвещения рекомендовал Бобринскому позволить преподавателю Пажеского его императорского величества корпуса капитану Чижову прочесть во Львове ряд лекций по географии России. Посетили Львов и высокие духовные особы, которые с удовлетворением засвидетельствовали, что победа в Перемышле склонила к переходу в православие еще десять униатских приходов, причем пять из них – со своими прежними настоятелями. Не ведали несчастные пастыри о том, что уже через два месяца Галиция снова окажется во власти Франца-Иосифа и этих пастырей повесят одними из первых как изменников короны.

Самыми многочисленными среди устремившихся во Львов с художественными и благотворительными целями были артисты различных театральных предприятий. Бобринский старался не отказать никому в выполнении столь важной, государственного значения задачи.

Ну как же можно было отказать Московскому театру оперетты, зарекомендовавшему себя игрой перед его величеством обожаемым монархом, или сомневаться в благонадежности его руководительницы – супруги гвардии капитана Евгении Мартюшевой, на сцене Потопчиной, которая в ходатайстве предлагала передать половину чистого сбора от выступлений графине Бобринской в пользу ее лазарета для раненых военных.

Как можно лишить львовскую публику шанса увидеть на своей сцене Талию Саданьеву и Михаила Бочарова из Оперного театра С.И. Зимина, Анатолия Миньева из императорского Большого театра, Анну Лукашевич из Тифлисского казенного театра, участника Товарищества московских драматических артистов Мильтиада Афанасьевича Кунелаки, православного вероисповедания.

При этом Бобринский даже позволил себе снисходительно отнестись к некоторым отступлениям от установленных норм, в частности удовлетворил прошение «для разнообразия программы и в виде исключения» включить в состав труппы Оперного театра «выдающегося скрипача, имеющего повсеместное право жительства, еврея Самуила Красиловского».

Театральная жизнь Львова была перенасыщена, и губернатора ничуть не смущали чувствительные расходы, связанные с приемом отдельных трупп. Чего стоил, например, приезд труппы императорского Александрийского театра со всей прислугой, декорациями, нарядами и съемным освещением, требующего соответствующего класса вагонов и «приличных» гостиничных номеров.

Но вся эта феерия померкла в свете неожиданного известия из столицы – император Николай Второй пожелал лично посетить Львов и Перемышль.

Во Львове Белинского встречал Новосад. Он не смог подъехать на автомобиле к самому вокзалу: вся привокзальная площадь была заполнена пленными австрийскими офицерами, которым раздавали обед из полевых кухонь. По периметру площади стояли полиция и казаки. Они с трудом сдерживали огромную толпу горожан, которые пришли сюда увидеть среди пленных родных и близких и по возможности передать им хоть что-то в дальнюю дорогу.

Выполнив поручение полковника Пневского и проследив, чтобы к трем пленным офицерам были допущены их родственники, капитан поехал с Новосадом в отделение.

Прапорщик сгорал от нетерпения поскорее узнать, что приключилось с капитаном в Перемышле, но все же расспросы оставил на вечер – на ужин в заведении Вассермана, где решено было отметить его возвращение.

Проезжая мимо магазина с дорогими марками сигарет, Белинский не удержался и попросил остановиться – трудно было отказать себе в удовольствии после стольких дней не затянуться настоящим «Кэмел». Выйдя из магазина, он заметил, что его пристально разглядывает некий господин в черном котелке.

И лишь когда тот с заискивающей улыбкой, оскалив желтые зубы, приподнял тростью котелок, капитан узнал в нем старого знакомого – агента Особого отделения губернаторского штаба Равского.

– На этот раз я на автомобиле, – развел руками капитан. – Разве что у нас есть свободное место…

Агент кисло улыбнулся и промямлил:

– А усы вам были больше к лицу, капитан.

– Что за тип? – спросил Новосад, трогая с места.

– Вот с этого типа и началась вся история моей разработки штабистами губернатора как шпиона. Хотя, пожалуй, она началась с моего неожиданного решения побриться вон в той цирюльне, – указал он на заведение Цвибельфиша, которое они как раз проезжали и на котором теперь красовалась еще одна вывеска на русском.

– Так это и есть тот уникальный Равский, «важными» сообщениями которого нас заваливает Особое отделение губернаторского штаба? – удивился Новосад. – Очень разносторонний агент. В последнем сообщении он доносил о некоем Суляке из Самбора, который перед уходом австрийцев успел купить несколько тысяч бутылок шампанского всего по одной кроне.

В отделении Белинского ждала теплая встреча товарищей, уже прослышавших о его геройском поступке. Позже, уютно устроившись в отдельном кабинете кафе Вассермана, офицеры поднимали тосты за отвагу и мужество – самую надежную защиту чести и достоинства русского офицера.

Новосад поднял дежурный тост за победу русской армии в Галиции, что неожиданно вызвало необычную реакцию Корецкого.

– Пиррова победа, – вяло буркнул он.

В этот вечер он был изрядно пьян, вместо вина, которое он обычно предпочитал, пил ром, причем довольно много.

– Что, господа? – вяло ответил он на изумленные взгляды офицеров. – А вы подумали, что несет отечеству присоединение этого чуждого для россиян края?

– Что вы говорите? – воскликнул прапорщик. – Ведь мы освободили землю с исконно русским народом!

– Этот край, Стасик, давно потерял с нами всякую живую связь, – уныло ответил Корецкий. – За ничтожную горсть русских по духу галичан мы вливаем в империю массу поляков и евреев, не говоря уже о крайне опасных униатах, которые непременно увеличат число сторонников малороссийского сепаратизма.

– Не надо об этом, ротмистр, – не выдержал Дашевский, – в конце концов, мы здесь защищаем отечество.

– Нет, ошибаетесь, дорогой Владимир Михайлович. Мы здесь ради идеи национального сентиментализма, – с трудом выговорил Корецкий пьяным языком последние слова.