«Что с ним произошло? – думал Белинский. – Откуда столько пессимизма и мрачной безнадежности? И внешне он изменился: похудел, осунулся, исчез легкий юмор. Может, это следствие очередной истории с женщиной?» По дороге Новосад, перечисляя новости в отделении, упоминал о рапорте какого-то проезжего полковника, возмущенного тем, что Корецкий, будучи в ресторане в нетрезвом виде, «гнусностью своего предложения» оскорбил женщину. Но подобные истории с ним случались и раньше и вроде никогда его особенно не волновали. А сейчас вид у него был и в самом деле подавленный. Белинский вспомнил, как ротмистр как-то поучал Новосада казаться скорее скучным, чем грустным. «Грустный вид невыгоден. Он говорит о том, что ты неудачник, – объяснял он ему, – тебе чего-то недостает, ты в чем-то не добился успеха. Скучающий же человек, наоборот, своим видом показывает, что окружающие ему неинтересны и он ставит их ниже себя».

В этот раз за столом с ними был и Чухно. Но он, как обычно, много не говорил. Все его внимание сосредоточилось на столе. С увлеченным видом он то и дело подкладывал себе в тарелку, не пропуская ни одного блюда, и от этой старательности на его узком лбу выступили капельки пота.

– А каково мнение нашего поручика? – не без издевки спросил его Дашевский.

Тот глупо замер с нанизанной на вилку шпротиной, но все же нашелся с ответом:

– А мое мнение: наш внешний враг – это австрияк и германец, а внутренний – жид и скубент[215].

Офицеры весело засмеялись. Затем Новосад поспешил завладеть вниманием, чтобы не забыть очередной анекдот из «Инвалида»:

– «Лейтенант, почему ты так долго торговался с портным, ведь все равно не заплатишь ни гроша?» – «Да, но большая разница: не заплатить пятьдесят рублей или не заплатить сто рублей».

Было за полночь, когда веселая компания двинулась пешком по ночному городу к офицерской гостинице. Корецкий, невнятно объяснив причину, возвратился в отделение.

Наблюдательный агент Кульматыцкий, который находился в заднем крыле здания отделения и в чьи обязанности входило запирать входную браму после ухода всех сотрудников, уже дважды осторожно заглядывал в кабинет Корецкого. Ротмистр все так же сидел за столом, обхватив голову руками. Боясь его потревожить, агент осторожно прикрыл дверь.

Ротмистр встряхнулся и перевел стеклянный взгляд на лежащую перед ним колоду карт.

– Неужели это все со мной?.. – горько усмехнулся он. – Цвет офицерства жандармского корпуса, родовой дворянин…

Ведь он почувствовал что-то неладное еще тогда, у Эмилии, когда случились эти необычные для него крупные проигрыши, причем не только в покер, но и во французский вист, в котором ему не было равных среди офицеров.

Подозревать отставного капитана Рехта в шулерстве было глупо, у них сложились особые, приятельские отношения. Да и к своим выигрышам тот относился абсолютно равнодушно, предлагая Корецкому вместо проигранных денег выполнить нехлопотные для ротмистра просьбы. Безусловно, раньше ротмистр не позволил бы себе подобные унизительные сделки. Но война, особенно на территории оккупированной страны, размывала границы приличий.

Сразу после их знакомства и сближения в салоне Клаузнер ротмистр, по своему обыкновению, запросил «возможно точные сведения» о капитане в жандармском управлении Могилева, по месту его прежней службы. Подобной проверке он подвергал все свои новые знакомства и связи. Помимо этого, на всякий случай выписал задание на установку квартиры Рехта, которую тот благосклонно предоставлял Корецкому для любовных свиданий.

Не веря в мистику и всякие бредни о карточном фатуме, ротмистр стал проверять на шулерские приемы своих партнеров. Он внимательно следил за каждым движением Рехта, присяжного поверенного Чернявского и военного пенсионера Роуса, чтобы распознать известные ему из богатой практики способы скрытой передачи информации путем проявления естественных эмоций, жестов и необычной мимики. Однако ничего подобного заметить не удалось.

Тщеславие опытного игрока не позволяло ему открыто заявить о своих подозрениях. Наоборот, некоторое время это даже его забавляло. Желая потешить свое самолюбие разоблачением партнеров в недобросовестной игре, он продолжал искать скрытые хитрости: следил, как они держали карты, каким движением клали их во взятку на стол, менял место за столом, чтобы в зеркале на стене отслеживать их подозрительные движения ног под столом. И лишь когда ему удалось незаметно вынести из салона нераспечатанную колоду, одну из тех, которыми снабжала их Эмилия, открылась банальная правда. Карты оказались краплеными. Заметить это было весьма мудрено – крап производился в типографских условиях, путем неравномерной резки стоп отпечатанных листов.

К этому времени пришел ответ из Могилева. Он был вполне благопристойным: «Капитан Рехт за время службы ни в чем предосудительном замечен не был, поведения и нравственных качеств хороших, под судом и следствием не состоял, и сведений о его политической неблагонадежности не поступало. После тяжелого увечья на учениях был эвакуирован в госпиталь Киевского дворянства».

А вот установка по квартире Рехта заставила ротмистра задуматься. Один из источников сообщал, что неоднократно замечал, как военный инвалид совершенно свободно, без помощи палки, поднимался на свой этаж.

Тогда Корецкий поспешил запросить копию выписки о болезни Рехта из киевского госпиталя и был обескуражен ответом: «Отставной капитан Рехт, будучи на излечении в госпитале, скончался вследствие полученных травм».

Ротмистру сразу вспомнились все услуги, которые он в счет карточных долгов так легкомысленно оказывал самозванцу, и смысл его проигрышей стал очевидным.

Корецкий перестал посещать салон Клаузнер, он лихорадочно размышлял, как ему поступить. Объявлять начальству о случившемся посчитал неразумным. Ведь это было намного серьезнее, чем нарушение приказа: «Офицерам и чиновникам не водить знакомств с публичными и другими местными женщинами». Его вполне могли обвинить в косвенном пособничестве шпионам. В этом случае на кону оказалась бы уже не только карьера…

В крайнем смятении Корецкий перебирал все возможные варианты, но ничего подходящего на ум не приходило. Им все больше стало овладевать отчаяние, которое он безуспешно пытался заглушить спиртным.

Выход нашелся неожиданно, когда Новосад поделился с ним потрясающей новостью о причастности Чухно к «банде военных». А почему бы Рехту не уготовить судьбу очередной жертвы этих бандитов и тем самым обрубить все концы?

Используя свой авторитет и влияние, Корецкий убедил молодого прапорщика не спешить поднимать шум и не рассказывать никому о своем открытии. Сам же принялся за составление ложной информации для Чухно о якобы «огромных ценностях», спрятанных в квартире Рехта на Панской, девять.

А тем временем от «отставного капитана» неожиданно последовал телефонный звонок. Рехт приглашал встретиться по «весьма важному делу» в кнайпе Шнайдера. Корецкий обещал быть.