Рехт встретил ротмистра как ни в чем не бывало и сразу коснулся его продолжительного отсутствия в салоне.

– Я разделяю вашу точку зрения, уважаемый Борис Зенонович, нам следует быть более осторожными и не встречаться более при посторонних. Было бы крайне опрометчиво рисковать нашим плодотворным сотрудничеством.

Корецкий не ответил. Его хмурый, усталый, лишенный эмоций взгляд не содержал никаких вопросов.

А «недавний приятель» между тем стал подводить итоги их «плодотворного сотрудничества». Он припомнил удачную атаку австрийцев в районе прикарпатского села Гуменного, где была окружена часть дивизии генерала Корнилова:

– А ведь если бы вы не помогли отправить в этот район нашего человека, все могло закончиться иначе, – с легкой улыбкой говорил он.

Корецкий помнил, как организовал пропуск в прифронтовую зону Прикарпатья для некоего сотника Вислоцкого, которому, согласно объяснениям Рехта, было необходимо вывезти из пансионата своих больных родителей, оставленных там еще до войны в надежде, что фронт не дойдет до тех мест. Чтобы не было препятствий в проезде, Корецкий обозначил в пропуске цель поездки: «отправка лесных материалов на постройку нар для войска».

– Вспомним трагическое столкновение двух воинских эшелонов на станции Левандовка пятого января, – продолжал Рехт, – незадолго до которого нам опять же с вами удалось выхлопотать место на железной дороге моему родственнику, который по «случайному» стечению обстоятельств оказался в диспетчерской службе на этой станции. Я думаю, будет лишним упоминать имена австрийских подданных, которым вы позволили, минуя проверки, покинуть генерал-губернаторство?

Корецкий слушал стиснув зубы и не проявляя ни малейших признаков гнева, удивления или страха. Он по-прежнему молчал, не пытаясь угрожать, просить и тем более спорить или торговаться… Ум, жизненный и профессиональный опыт научили его держаться в сложных ситуациях хладнокровно и расчетливо, но, когда перед глазами всплыла картина перевозки ночью на Лычаковское кладбище более двух сотен трупов солдат, погибших при столкновении воинского эшелона с санитарным составом, лицо его смертельно побледнело.

Вспомнился ему и эпизод в Прикарпатье – неожиданное для Корнилова окружение, повлекшее потери в две тысячи солдат, батареи горных орудий с зарядными ящиками, обозом…

* * *

– Разумеется, за карточный стол мы с вами больше не сядем, – слышал он притворно вежливый голос, – но от очередной услуги, как мне кажется, вам уже просто неудобно отказаться.

Рехт задержался на суровом, выжидающем взгляде ротмистра, покрутил немного трость и в той же манере продолжил:

– Я думаю, это не доставит вам особых хлопот – мне нужен всего лишь билет на торжественное богослужение по случаю приезда во Львов Николая Второго. Нельзя же лишить себя уникальной возможности помолиться вместе с императором-победителем, тем более на освобожденной вотчине древних русских князей…

«Цареубийство! Они планируют убить государя в воинской церкви, в храме-манеже!» Корецкий чуть было не схватился за наган, но, сделав над собой огромное усилие, сдержался. Помолчав, он сухо выдавил:

– Извольте позвонить через три дня.

Расчет был, что за это время он успеет осуществить свой план с Чухно.

– Э нет, мой любезный друг, у нас с вами очень мало времени, – нагло улыбнулся Рехт, – я надеюсь получить билет завтра же. Положите его в конверт и в пять часов пополудни прогуляйтесь по пассажу Миколяша. Там такая толпа всегда… Конверт положите в правый карман.

Не дожидаясь ответа, он встал и молча откланялся.

Стрелки часов пробили полночь. Корецкий взял стакан и выплеснул в рот остатки спирта. До сегодняшнего вечера еще была надежда все уладить. План с Чухно ему казался не таким уж плохим. Полная безвыходность положения открылась ему с беспощадной очевидностью, когда сегодняшним вечером Дашевский доверительно поведал ему, что генерал Новогребельский распорядился взять ротмистра и его гражданские связи во Львове в тщательную проверку.

Ротмистр чувствовал, как на всех парах летит к краю пропасти, и бороться с этим уже не было сил.

Он взял ручку, задумался, написал несколько слов на листке бумаги и откинулся в кресле. Рука коснулась гладкой кожи кобуры.

Местом захоронения погибших в боях русских воинов во Львове был выбран пустырь за Лычаковским парком. Здесь же хоронили умерших от ран и болезней во львовских госпиталях. Когда количество могил превысило несколько тысяч, на деньги русофильской общественности там установили памятник – четырехметровый крест из белого камня на гранитном постаменте. На его открытии архиепископ Евлогий впервые назвал это место Холмом Славы.

Именно здесь должны были похоронить Корецкого, но приехавшая во Львов жена ротмистра не пожелала, чтобы его прах «навечно почил в тоскливых равнинах Галиции», и забрала останки на родину – в Тульскую губернию.

Комиссия, расследовавшая обстоятельства смерти офицера, констатировала, что самоубийство произошло «по причине непереносимости тягот и лишений военного времени». В штабе же Новогребельского считали, что дело запутанное и без женщины здесь, скорее всего, не обошлось.

«Нравственный выбор в конечном счете – самый прагматичный» было начертано в предсмертной записке ротмистра, но это нисколько не проливало свет на мотивы гибельного решения. Только Белинскому было известно, откуда эти слова. Тогда в споре Корецкий усомнился в их справедливости.

«Что заставило его их переосмыслить и свести счеты с жизнью?!»

Офицеры отделения помянули товарища. Говорили только хорошее. Ведь русские по натуре мистики: о покойниках или никак, или хорошо.

Тема самоубийства штабного офицера быстро отошла на второй план после сообщения о приезде во Львов Николая Второго. Многие находили эту поездку крайне опасной, а главное несвоевременной, ведь Галиция еще не была полностью отвоевана и закреплена за империей.

– Поездка государя в Галицию предвещает катастрофу, – полагал суеверный генерал Брусилов, который считал, что царя преследуют неудачи, «к чему бы он ни приложил свою руку».

Более всех был встревожен визитом государя генерал-губернатор, не успевший даже заготовить парадной формы для такого случая.

– Это безумие! – сетовал он в узком кругу своих помощников. – О какой безопасности и благополучии монарха можно говорить, когда город наводнен враждебным контингентом!

Еще в большем нервном расстройстве пребывал градоначальник Скалой. Слишком свежо было в памяти убийство Столыпина в бытность его службы в Киеве.

Поэтому оба с облегчением вздохнули, получив телеграмму из Петрограда: во Львов «по вопросам службы охраны» командирован начальник дворцовой охранной агентуры, опытный жандарм полковник Спиридович.

Не дожидаясь его приезда, губернатор начал отдавать приказы городской жандармерии, полиции и гарнизонным частям.