Сумаров же попросил капитана честно высказать свое мнение: смог бы он выполнить задание, если бы вместо капитана в крепость послали его?

– Безусловно, может, даже лучше меня, – с самым серьезным видом отвечал капитан, – но, видно, у вашего ангела-хранителя были причины не пускать вас в крепость.

Не дожидаясь своих вещей и не переодеваясь, Белинский поспешил показать офицерам разведывательных групп места хранения австрийского оружия и имущества. Выходя из штаба, он неожиданно столкнулся с ротмистром Сушковым.

С трудом узнав «Лангерта» в новом одеянии – помятой и пыльной форме лейтенанта австрийской пехоты, Сучков воскликнул:

– Белинский?! Я думаю, ваша капитанская форма к концу войны так и останется неношеной.

– Я надеюсь, ротмистр, это не сарказм, а вы просто мне завидуете, – ответил капитан.

– А знаете, для зависти есть основания, – серьезно заметил Сушков, – ведь, в отличие от всех нас, у вас будет богатый материал для будущих рассказов о своих приключениях.

– Соглашусь, если, конечно, мое самое последнее приключение закончится так же успешно. А какими судьбами вы здесь?

– Командирован в распоряжение генерал-квартирмейстера Одиннадцатой армии. Слушайте, капитан, коль случай позволил встретиться с вами – окажите услугу: дайте дельный совет. – Он взял Белинского за локоть и отвел в сторону. – Я здесь с особым поручением, в штабе об этом в курсе только полковник Пневский. Скажу вам доверительно, это касается высочайшего приезда в Перемышль. Мне надлежит подобрать в городе временную резиденцию для государя и Верховного. Я сделал ошибку – предложил местный епископский дворец, вы сами понимаете – в этом католическом дупле… Еще большей глупостью с моей стороны был выбор самого богатого дома в центре старого города, хозяин которого сбежал, – оказалось, что владелец дома еврей! Что бы вы мне посоветовали? Вы же все здесь уже знаете.

– Я думаю, с учетом нынешнего времени, будет благоразумно разместить его где-нибудь в более скромном жилище.

– Но у него же свита тридцать человек! – поднял брови Сучков.

– Ну, тогда лучше комендантского дома вы не найдете, а трапезную для свиты устройте в гарнизонном клубе.

– Неплохая идея, – задумался ротмистр.

Город оживал на глазах. В воздухе еще стоял запах дыма и гари от догорающих складов и изредка кое-где еще рвались фугасы, а по балкам и доскам налаженного саперами пешеходного сообщения по железнодорожному мосту уже ринулись беженцы с узлами. Со стороны «лошадиного кладбища» доносились выстрелы – это казаки отпугивали желающих поживиться уже несвежей кониной. Заработали некоторые магазины. Представители Всероссийского Земского союза и Красного Креста расставили на улицах котлы, в которых варилась каша для населения. Все дороги и шоссе вокруг города казались синими от австрийских мундиров. Пленных наспех разделяли по национальности и, досмотрев их рюкзаки и карманы, под конвоем казаков отправляли в Радымно. Офицерам было разрешено пока оставаться в черте города и даже иметь при себе сабли. С беспечным видом они прогуливались по улицам города и сидели в кофейнях. Внешне они не проявляли никаких признаков огорчения по поводу своей судьбы. Некоторые из них даже охотно заговаривали и дружелюбно беседовали с русскими военными. Жители также радушно встречали победителей и с готовностью оказывали им услуги.

Через два дня Белинский получил приказ возвратиться во Львов. Железная дорога во Львов уже была восстановлена. Накануне отъезда капитана принял полковник Пневский.

– А ведь вам очень повезло, капитан, – объявил он, – наш бывший агент – инженер коммунальной службы Якоб Воронецкий оказался провокатором. Мы только что получили свидетельства того, что именно он сдал австрийцам посланного нами связника, которого затем повесили на центральном плацу. Мы сейчас усиленно ищем его в городе и непременно вздернем на том же месте.

Поблагодарив капитана за службу и пожелав всего доброго, полковник попросил выполнить последнее поручение:

– Я посчитал своим долгом удовлетворение личных просьб трех пленных офицеров австрийского штаба за их особо полезную помощь в эти два дня. Речь идет об их встрече с родными на вокзале во время проезда через Львов. Соизвольте проследить, чтобы офицеры конвойной службы предоставили им такую возможность. С Бобринским этот вопрос согласован. Это капитан Мишкевич, проживающий во Львове на Лычаковской, пятьдесят семь, майор Патер с улицы Пястов, три и капитан Кубик с улицы Бема, двенадцать.

Белинский со своей стороны заметил, что не мешало каким-то образом отблагодарить за «полезную помощь» и монахиню Францисканского монастыря Флору.

– Безусловно, – согласился полковник, – вместе с настоятельницей женского монастыря госпожой Стояновской и доктором Робертом Памперлем представим это в виде благодарности за внимательное отношение к нашим раненым.

– А что с нашим шрайбером? – полюбопытствовал Белинский.

– О, наш вице-фельдфебель Шерауц жив и здоров, – оживился Пневский, – он «надежно укрылся» где-то в городе и готовится в скором времени снова «пробиваться» к своим.

Ошеломляющую новость о падении Перемышля жители Львова восприняли с недоверием – уж слишком велика была убежденность в незыблемость крепости. И лишь развешанные по городу российские флаги убедили в правдивости этого печального известия. Для многих это было серьезным потрясением, крушением надежд, причиной глубокой депрессии. Ходили слухи о самоубийствах. Часто можно было видеть, как кто-то срывался и начинал публично поносить последними словами коменданта Кусманека за его несостоятельность, неспособность правильно распределить жизненные ресурсы и сохранить дисциплину в крепости. Военное мастерство и настойчивость русских в расчет не брались.

Власти вяло реагировали на подобные проявления враждебности.

– «Спешить нечего, – сказала лисица, ухватившись за заднюю ногу зайца», – выразился по этому поводу начальник Львовского жандармского управления полковник Мезенцев. – У нас будет время с ними разобраться.

Конечно, антипатию к русским испытывало далеко не все население города, толпа русофилов после победного известия долго оглашала площадь у здания губернатора приветственными криками и принимала активное участие в официальном праздновании – шествии по улицам военных со штандартами и портретами царя и великого князя Николая Николаевича в сопровождении полицейских и жандармов.

Наступившая Пасха отвлекла внимание горожан от темы Перемышля, а последующие вести с фронта: «русские на подступах к Кракову, армия Радко-Дмитриева[214]заняла главный хребет Карпат – Бескиды, армия Брусилова успешно спустилась с перевала…» – заставляли постепенно свыкаться с мыслью о том, что русские пришли всерьез и надолго и теперь следует задумываться о собственной судьбе. Как следствие, многие начали изучать русский язык, и те, кто когда-то учился в российских гимназиях и университетах, получили возможность хорошего заработка. Но частных курсов не хватало, и власти объявили набор на трехмесячные курсы учителей.