– Деньги что, но как будто вы не знаете Америку.

Васильев вздохнул, плечи опустились:

– Увы, знаю... Практичный народ. На небо и не смотрят,раз из звезд нельзя делать доллары. А под ноги – да, цент можно найти. А еслирусский прошел, то и сотенную... Да, ваши работы опасны только для нашегосумасшедшего народа. Пытались построить коммунизм, могут и еще что-тоучудить... А нам, Виктор Александрович, хочется спасти страну!

Я не стал напоминать, что страну спасают все. Еще никто непризнался, что хочет ее погубить. Но страна почему-то тонет все быстрее.

Он понял, развел в стороны широкие белые ладони:

– Понимаю, это неубедительно. Давайте зайдем с другогоконца. Для постепенных реформ без потрясений нужна спокойная страна. Я сампрочел ваши труды, где вы убедительно доказывали, что такие вроде бы устаревшиепонятия, как честь и достоинство необходимы для выживания рода человеческого.Но с другой стороны, возрастает и опасность со стороны гордых людей! В то времякак приземленными народами, которые уже забыли такие понятия, управлять гораздолегче. Они понятнее, предсказуемее. В то же время они так же изобретают,совершают научные открытия, строят самые лучшие в мире компьютеры... которыежадно покупают гордые народы, они запускают ракеты к Марсу, они живут счастливои, повторяю, предсказуемо. Это жизненно важно как для полиции, так и дляправительства. Такой народ проще вести по пути прогресса, ибо его не заботитничего, кроме желудка и тех органов, что ниже.

Я заметил:

– Вы же сами презираете такие народы.

– Я русский, – печально улыбнулся он. –Конечно же, в какой-то мере презираю... Но я политик, я хочу, я просто жажду,чтобы мой народ догнал западные, встал с ними в ряд... Что делать, в нашем мирепобеждают прагматики, а не романтики. Презираемые прагматики... нет, уже непрезираемые. Прагматик с толстым бумажником выглядит убедительнее в глазахлюбой женщины. Романтики хороши на час, но жить предпочитают с прагматиками.

Я слушал невнимательно, доводы давно известны, толькооблекает в разные формы, а повторяет все то же:

– Если я откажусь, – спросил я прямо, – меняубьют?

Он словно бы даже смутился от такого прямого вопроса:

– Вы же умный человек, Виктор Александрович... Да чтотам умный, вы мудрый, все понимающий раньше других. Вас просто необходимо будетустранить... чтобы об этом разговоре никто не узнал, да и разговаривал с вамибез маски, а меня знают многие. Но самое главное, что Кречет потеряет такогонеоценимого помощника, а также тот шанс, что на ваше место сумеем продвинутьнашего человека. Президентов не обязательно убивать, Виктор Александрович!Достаточно надежно закольцевать.

– Спасибо за прямоту, – сказал я. Сердце моевсколыхнулось только в первые минуты, теперь стучало ровно, даже вяло. Нистраха, ни возбуждения я не испытывал. Возможно потому, что инстинкт сохраненияжизни сказал сонно: а чего рыпаться? Ты уже продлил свой род. Двое детей, троевнуков... Можно и обрубить старую ветвь, чтоб не тянула зазря сок из земли, незастила солнце, не занимала место в квартире. – Спасибо... Я думаю, выдогадываетесь о моем ответе.

Он смотрел внимательно, в глазах была настоящая печаль:

– Гордость... Мальчишечья гордость! В таком возрасте...Странно, ведь жертвенность больше присуща молодежи, хотя только бы жить дажить, а старики, что уже одной ногой в могилке, больше цепляются за жизнь.Честно говоря, я ждал решения мудрее.

– Каждый считает себя мудрее других, – ответил яхолодно.

Разговаривая с ними, я тяжело пыхтел, изображая отдышку инездоровье. Когда мне было пятнадцать лет, я двадцатилетних считал стариками, акогда мне стукнуло двадцать, как вот этому крепышу, я был уверен, что сорок лет– это конец, дряхлость. Сейчас мне за пятьдесят, уже не скачу козликом, но,честно говоря, и раньше не скакал, а дочку поднимаю на плечи и ношу по комнатетак же, как носил ее тридцать лет тому, когда у нее было не нынешниевосемьдесят...

Хрюка внезапно соскочила с дивана, понеслась к двери.Боксеры из-за своего купированного хвоста восторг выражают вилянием всем задом.Сейчас я видел только зад, что энергично заходил из стороны в сторону. Следомраздался звонок в дверь.

Васильев и Иванов переглянулись. Васильев велел шепотом:

– Ни звука!

Хрюка бросилась на дверь, тупые когти со скрипом проехали пообивке. В дверь позвонили снова, Хрюка нетерпеливо взвизгнула. Доносилисьголоса, звонивший был не один. Хрюка верещала все громче, метнулась ко мне,сообщая, что в дверь звонят, там люди, кто-то принес косточку, ее будут чесать игладить...

– Тихо, – повторил Васильев, – сейчас уйдут.

Сквозь тонкую дверь слышно было, как на площадке топтались,сопели. Голоса звучали приглушенно, но настойчиво, словно спорили. Послышалосьцарапанье, будто открывали дверь. Васильев поспешно встал, отступил захолодильник. Иванов нахмурился, торопливо поднялся со стула. Руки его все ещебыли карманах плаща.

Дверь скрипнула, зад Хрюки исчез, голоса стали громче, смех,на пороге кто-то словно с кем-то дрался, это Хрюка прыгала к кому-то на грудь,обшаривала в бешеном темпе карманы, обыскивала сумки.

В прихожую ступил, оглядываясь по сторонам, Леонид. В руке унего была коробочка зипа. Оглядываясь, где положить, он взглянул в сторонукухни, глаза его округлились:

– Виктор Александрович?.. Ребята, я ж говорил ондома!.. Хрюка и так, и эдак объясняла...

По взмаху его руки в прихожую ввалились Богемов, Марина, чтов прошлый раз танцевала голой, с нею милая симпатичная девушка, ее виделвпервые... Шумные, веселые, богемные, все наперебой теребили Хрюку, тискали.Леонид сказал виновато:

– Я занес тебе, как обещал, твой зип! Большоеспасибо... Мы сейчас уезжаем на дачу, а зип вдруг понадобится...

Он умолк на полуслове, из-за холодильника вышел Васильев.Сердце мое оборвалось. Эти холодные профессионалы вполне могут перестрелятьвсех. Им что один, что пятеро. Разве что побоятся, что на площадке осталсякто-то...

Иванов, словно прочел мои мысли, вышел из комнаты, но,вместо того, чтобы приятно раскланяться, знакомясь, сразу же, отстранив гостей,выскочил на площадку, тут же вернулся. Никого, сказал он глазами напарнику.Дверь закрыл, подпер ее спиной и снова сунул руку в карман.

Леонид сказал настороженно:

– Виктор Александрович... Извините, что мы помешаливашей беседе... Но все-таки, если это не тайна, это ваши сотрудники?

Я напрягся, потому что человек, назвавшийся Ивановым, ужевстал в боевую стойку для быстрой стрельбы. Вроде ничего в нем не изменилось,но я видел неуловимое напряжение, предельную готовность, что не может длитьсядолго, а должна разрядиться быстрыми точными выстрелами в упор, точно в голову.