Сагайдачный смахнул пот огромной ладонью, мы видели, каксверкнули в воздухе мелкие капельки. Глаза навыкате смотрели с яростью, дышалшумно, огромный и странно поджарый, несмотря на исполинский вес.

– Мы только-только начали перенимать западныйопыт, – прорычал он. – Американские инструктора приехали...

Кречет сказал неожиданно резко:

– Ты с этой верой... и западничеством... Знаешь, что вовсей русской армии уже никто не закроет грудью дзот, не бросится со связкойгранат под танк, не кинется с факелом в пороховой погреб, только бы не дать еговрагу?.. Так же, как не бросались американцы. Никогда. Им жизнь была дорога! Авот воины ислама бросаются на дзоты и с гранатами под наши танки!

Генерал рыкнул:

– Бьют американцы твоих воинов ислама!

– Издали. Крылатыми ракетами. А лицом к лицу кишкатонка. Исламскому воину честь дороже жизни, как было когда-то в русскойармии... Я говорю о той русской, что еще до советской... У них сила духа выше!Да что там выше. У них она просто есть, а у американцев – нет. Как вообще узападных армий. Как нет теперь и у нашей. Это счастье наше, дурак, что мы все ещена распутье. Что можем выбирать! Были бы мы сыты – выбирать трудно, а вотголодным и босым...

Генерал сказал люто:

– Бред! Я сказал, что я ухожу из такой армии... гдебелобрысых превращают в чернозадых!

Кречет сделал большие глаза:

– Как это? По-моему, они так и остаются белобрысыми. Ирусскими! А скажи, чем тебе еврей Иисус лучше араба Мухаммада?

Генерал покраснел, раздулся так, что я уж подумал тревожно,как бы бравого вояку не хватил инфаркт. Он задыхался от ярости, сопел, рычал,изо рта брызгала слюна, но слов не находил, ибо если правду говорят, что всеукраинцы – антисемиты, там для этого почва была, то генералу трудно ответить,кроме того, что Иисус не еврей, а скиф, а скифы, как известно – древниеукраинцы.

Кречет воспользовался моментом, заговорил быстро, убеждающе:

– Принятие ислама – не поражение, а победа! Я уже велелпропагандистам поработать, но они – олухи... Умов среди них нет. Привыкли братьинтервью у шлюх, класс потеряли. Ладно, сами кое-что придумаем... Одну важнуювещь удалось протолкнуть. С Чечней.

Генерал выдавил сквозь стиснутые зубы:

– Черт бы тебя побрал с этими чернозадыми... Знаешьведь!

– Так вот, в общих чертах я уже договорился с исламскиммиром. Конечно, по неофициальным каналам. Они готовы принести Чечню в жертву!

Генерал отшатнулся:

– Как это?

– Мы не только вольны делать с нею, что возжелаем, норяд арабских стран официально поддержит. Кое-кто даже пошлет вспомогательныеотряды или добровольцев. Главное не в численности, а в самом факте. Об этомраструбим в газетах, покажем по телевидению. Мол, исламский мир противбандитской Чечни... А сами пошлем туда танки, бросим самолеты, обрушимартиллерию... Пусть смешают все с землей, нам теперь на Запад оглядываться ненадо. А нашим мужикам и бабам по всей России надо показать, что блюдем нашиинтересы. Интеллигенция, конечно же, осудит, но у нас той интеллигенции уже неосталось...

Сагайдачный наконец перевел дух, но смотрел озадаченно.Потом, к нашему изумлению, сказал сумрачно:

– Это не совсем честно.

– Верно, – согласился Кречет. – Но это нашабольшая заноза.

Сагайдачный буркнул:

– Я тебе не совсем верю. Но если это правда... тосвиньи мы.

Кречет кивнул:

– Еще какие! Сволочи. Но в интересах дела лучше сделатьхоть по-свински, но по-нашему. Я уже отдал приказ по войскам... неофициальный,конечно. Пленных по возможности не брать, иностранных корреспондентов недопускать. Нам теперь плевать на Европу, на США! Будут настаивать – пристрелитьвтихомолку. Спишем на несчастные случаи. Подорвались, мол, на минах.

Из взгляды встретились. Лицо Кречета было как высечено изгранита. Если бы мы не видели его в моменты сильнейшей усталости, президентпоказался бы все таким же несокрушимым, железным, самоуверенным.

– И... когда? – спросил Сагайдачный еще неверяще.

– При первом же поводе!

– А каков должен быть повод? Гнилые апельсины продадутна московском рынке?

Кречет посмотрел на него сумрачно:

– Стоило бы. Но мы дождемся обещанных террактов.

Сагайдачный потоптался в раздумье. Коломиец, стараясь помочьКречету, подошел тихонько и пригласил командующего воздушно-десантными на чашкукофе. Сагайдачный посмотрел на него дико, как на умалишенного, отмахнулся ипошел к двери. Когда он исчез, мы услышали, как из груди Кречета вырвалсяглубокий вздох. Похоже, президент страшился, что бравый генерал вспомнит освоем желании послать армию к такой матери.

Мирошниченко выждал, пока топот подкованных сапог затих вотдалении, хотя в торжественной тиши кремлевских кабинетов такое слышно за паруверст, сказал нерешительно:

– Господин президент, тут еще один запрос...

– Ну-ну?

Мирошниченко поморщился, нукать позволительно только налошадь, да и то ленивую, но терпел, все-таки президент из генералов, а нелюдей, объяснил сдержанно:

– Уже третий случай на границе... Исчез гражданинНигерии. Все поиски не дали результатов. А неделю тому исчезли сразу трое. Тожеграждане Нигерии. Или не Нигерии? Словом, оттуда, где пальмы, обезьяны иЛимпопо. А чуть раньше пропал еще один. Все-таки граждане дружественных намстран! Уже запрашивают и официальные органы...

Кречет вскинул брови:

– Что-то новенькое. А при каких обстоятельствах?

Сказбуш сухо заметил из своего угла:

– Я кое-что слышал. При таможенном досмотре у них нашлигероин. Чуть ли не по мешку. Во всех трех случаях. Но наши прошляпили приаресте, а те парни, видать, крутые, тут же смылись.

– Поиски ведутся? – поинтересовался Кречет.

Сказбуш развел руками:

– Людей недостает. Да и куда те денутся в чужой стране?

Кречет пристально посмотрел на министра. Я почувствовал, чтодаже самые тщательные поиски не дали бы результатов. По крайней мере, сбежавшихмафиози вряд ли нашли бы живыми.

– Ладно, – отмахнулся Кречет. – Еще парутаких случаев, и река, что течет через наши границы, превратится в ручеек. Надотолько организовать утечку информации. Пусть самый болтливый проговоритсягазетчикам... Кто у нас любит покрасоваться перед телекамерами? СтепанБандерович, вы сболтнете, а потом, испугавшись, попросите держать все в тайне.Ну, чтобы сразу во все газеты.

Коломиец красиво выпрямился: