ноябре 1942 г. В селе Пересечина Оргеевского уезда он продиктовал секретарю: «Администрация коммуны совсем не озаботилась вопросами строительства и ремонта». В детском саду «состояние дел вызывает тревогу и не может длиться больше ни минуты». Школьная столовая не отвечала своему назначению. В начальной школе № 2 города Оргеева «всюду грязь и беспорядок, классы не убраны и неухожены, <…> дети грязные; учет посещаемости школьниками занятий не ведется, посещаемость неизвестна»[858]. Не очень-то похоже на образцовое учреждение.

И всё же Ион Антонеску продолжал до поры до времени твердо отстаивать автономию провинций во всех отношениях, включая и финансовые, против нападок со стороны бухарестской бюрократии, которая не могла смириться с утратой контроля над частью национальной территории[859]. Но начиная с лета 1942 г. Кондукэтор стал заметно терять интерес к проекту «образцовые провинции», а бухарестские бюрократы воспользовались этой возможностью для возобновления наступления на особые права губернаторов. В этом их поддержал Михай Антонеску. Серией чрезвычайных указов прерогативы губернаторов были урезаны, тогда как министерства расширили свой контроль над некоторыми административными структурами провинции[860]. Бессарабский губернатор генерал Константин Войкулеску обратился 30 января 1943 г. к правительству с заявлением, в котором потребовал отмены чрезвычайного указа за № 18 от 13 января 1943 г. в связи с тем, что он уничтожает саму концепцию автономии, как ее замыслил И. Антонеску.

Эта концепция, как подчеркнул губернатор, предусматривала превращение провинций «в опытное поле, в рабочую площадку, в ударную стройку для созидания, с тем чтобы показать народу, чего можно было добиться в прошлом и чего добиться не удалось». Губернатор, несомненно, был прав в том смысле, что принятие чрезвычайного указа означало не что иное, как отмену первоначальной концепции, но его заявление было отвергнуто по чисто техническим причинам[861].

Вскоре после этого, в марте 1943 г., генерал Константин Войкулеску и его коллега из Буковины, генерал Корнелиу Калотеску, были обвинены в халатности и сняты с губернаторских должностей. Им вменялось в вину, что они допустили серьезную порчу и разбазаривание бывшего имущества евреев, немцев и лиц, покинувших свою собственность при начале боевых действий, которые предназначались для распределения колонистам из Старого королевства и ветеранам войны[862]. Тем самым был положен конец проекту «образцовая провинция». В дальнейшем никаких мероприятий по «очищению» и реконструкции в провинциях не проводилось, хотя официального заявления об отказе от первоначального плана так сделано и не было.

Парадоксально, но почти полное исчезновение евреев с территории Бессарабии не означало «решения еврейского вопроса» в провинции. Местные «бдительные граждане» усердно наводняли властные инстанции доносами на тех немногих евреев, которым было разрешено остаться в провинции, неоднократно обвиняя их в невообразимых беззакониях. Кишинёвская газета Raza, например, опубликовала 12 июля 1942 г. статью с доносом на две еврейские семьи, проживающие в центре города. Нарушения их состояли в том, что они покупали продукты на местном рынке, носили хорошую одежду и позволяли своим детям играть с собаками и смеяться, когда собаки облаивали прохожих. В этом последнем факте автор статьи усмотрел самый верный признак того, что евреи по-прежнему ненавидят румын, и требовал их депортации. Полицейское расследование, проведенное по данному факту, не обнаружило никаких доказательств в поддержку этого утверждения[863].

Бессарабские власти, узнав в июне 1942 г., что из Бухареста прибывает группа еврейских экспертов, чтобы провести подсчет жителей Бессарабии еврейского происхождения в рамках национальной переписи «жителей, имеющих еврейскую кровь», ударились в панику[864]. Комиссар полиции Ион Г. Филимон, начальник отряда полиции на железнодорожной станции Унгены, докладывая губернатору о прибытии группы переписчиков, дал понять, что, хотя он не мог помешать их проникновению в провинцию, поскольку у них были сопроводительные бумаги, выданные Генеральным штабом, он не мог примириться с потерей бдительности со стороны армии, которая позволяла «этим элементам, способным на шпионаж и даже покушения и т. д.», путешествовать по железной дороге стратегической важности[865]. Губернатор К. Войкулеску с ним согласился: он обратился к Иону Антонеску с просьбой сделать для Бессарабии исключение и разрешить проведение переписи исключительно ресурсами местной администрации. Одновременно, и даже не дожидаясь ответа Кондукэтора, он приказал, чтобы еврейские эксперты были отправлены обратно за Прут[866].

В марте 1943 г. Кишинёвский региональный инспекторат полиции получил от одного из информаторов полиции Бельцкого уезда донос. Согласно данным информатора, евреи, занятые в составе рабочей бригады на дорожноремонтных работах в городе Фалешты (они были посланы из Старого королевства по требованию дислоцированных поблизости войск, которым требовалось множество рабочих рук), находились вне должного надзора. Они имели доступ к конфиденциальным и даже секретным документам и вообще вели себя подозрительно. При последующих расследованиях официальные лица из Кишинёва пришли к выводу, что все обвинения были лишены основания, и посчитали эту ситуацию смешным фарсом. Демонстрируя утомление от антисемитской истерии, они рекомендовали полиции Бельц впредь отправлять в Кишинёв лишь «профессионально проверенную информацию <…> в противном случае мы превратимся в рабов бесполезной переписки»[867].

Параноидальный страх перед еврейскими кознями стал еще одним парадоксальным последствием эксперимента И. Антонеску: этническая чистка вместо избавления от фобий на деле привела к их усилению.

Глава 12

Что они знали? что они сделали?

После очищения провинций от евреев власти первым делом постарались забыть сами и заставить забыть других о том, что произошло с их жертвами. С этой целью в официальных заявлениях они регулярно прибегали к использованию эвфемизмов вроде: «в настоящее время в селах не имеется ни одного еврея», или: «после освобождения не было найдено большей части евреев, которые ушли [на восток] вместе со своими товарищами по грабежу, убийствам и порабощению мира», или: «еврейский вопрос» нашел свое «спонтанное и естественное решение» «вследствие отступления вместе с большевистскими войсками большинства еврейского населения», или просто: «евреи ушли»[868]. Власти продолжали использовать эту лживую лексику в стиле, который вполне можно назвать оруэлловским, даже после того, как сам И. Антонеску в октябре 1941 г. опубликовал свой ответ на меморандум бывшего председателя Федерации союзов еврейских общин Вильгельма Фильдермана, протестовавшего против депортации евреев из провинций. В нем Кондукэтор раскрыл румынской публике тот факт, что евреи из этих двух провинций были «переведены в гетто, подготовленные для них на Буге»[869].

Фото 12.1. Иоан Худицэ, год неизвестен.

Фотография любезно предоставлена Даном Бериндеем

Ошеломляющее сообщение И. Антонеску относилось к депортациям. В том же, что касается кампании массовых убийств в июле – августе 1941 г., молчание прессы и властей было полным. Но даже в этих условиях многие в Бухаресте получали информацию непосредственно от