– Набезобразничала, теперь прячется отвсех, – хмыкнул Федор, – раньше полуночи не приходи, поняла?

– Поняла.

– И вот что, поговори с Танькой, убедишьее ко мне вернуться, получишь три тысячи долларов, ясно?

– Еще как!

– Ну и отлично, да, чуть не забыл,пожалуйста, никому не говори, куда идешь, ладно?

– Вообще-то я никогда не посвящаладомашних в свои дела!

– Вот и молодец, – одобрилФедор, – ладно, если выполнишь просьбу и потихоньку приведешь Татьяну, дампять тысяч!

– Только что пообещал три!

Федор рассмеялся:

– Передумал, вези девку ко мне наквартиру и получай гонорар. Но только при одном условии – никому ни звука, нехочу, чтобы народ в курсе моих домашних дел был.

– Давайте адрес, – велела я идобавила: – Не сомневайтесь, в зубах приволоку.

Федор коротко хохотнул и отсоединился. Вполном ажиотаже я полетела в ванную. Отвратительно начавшийся день обещалзакончиться настоящим праздником. Татьяна найдена, следовательно, Писемскийвручит мне десять тысяч и еще пять получу от Федора.

От радужных перспектив вспотели руки. Часыпоказывали восемь. Сейчас явятся домашние. И точно, в замке ключ заскрежетал,влетел Кирюшка.

– Господи, – ахнула я, – чтослучилось?

– Ничего, – ответил Кирка.

– Почему такая куртка грязная?

– Где? – удивился мальчишка ипринялся разглядывать пуховик. – Ах это! Извини, в футбол играли, вратаремпоставили.

В футбол? Зимой?

– Снимай немедленно, – велела я и,взяв то, что еще утром было светло-зеленого цвета, а теперь напоминало сгнившийогурец, потащила в ванную.

Вечер пронесся как всегда. Ужин, гулянье ссобаками…

Когда чистая и почти сухая куртка мирно повислана плечиках, я наклонилась, чтобы захлопнуть дверцу стиральной машины, иувидела под ней, у самой стены, что-то непонятное. Пришлось отодвинуть«прачку». На полу нашелся дорогой ошейник Мориса, тот самый, широкий, голубой,с медальоном.

– Где ты взяла его? – спросила Катя,увидав, как я вхожу в кухню с ошейником.

– Наверное, когда в первый день мылиМориса, уронили случайно за машину, – пояснила я, – жаль, сразу ненашли, пришлось другой покупать.

– Ничего, – ответила Катя, –будет два.

Я бросила полоску голубой кожи на подоконник инарочито зевнула.

– Пойду спать.

– И я, – откликнулась Катя, –глаза слипаются.

В квартире постепенно установилась тишина.Около одиннадцати я тихонько выглянула в коридор. Умаявшись за день, домашниемирно похрапывали. Лишь Муля и Ада, увидав, что хозяйка идет в прихожую, началигромко тявкать.

– А ну, цыц, – прошипела я, –ишь, сторожевые мопсы.

Собаки замолчали, изредка издавая недовольноебурчание.

На улице не было ни души. Москвичи забились втеплые квартиры, залегли в уютные кроватки и сейчас либо мирно почивали, либосмотрели телевизор. Казалось, во всем свете нет никого, только Евлампия стоит впродуваемом всеми ветрами дворе.

«Ничего, – принялась я себяуговаривать, – зато какие деньги! Да люди за сто рублей весь день на улицесосисками торгуют».

Но все равно было неуютно. Впрочем, в метрооказалось полно народа, и я абсолютно спокойно добралась до «Автозаводской».Словоохотливый милиционер, болтавший с девушкой, подробно объяснил, где улицаПоворова.

– Направо, второй налево и прямо, поняли?

Я кивнула и выбралась на декабрьскую улицу.Чем дальше от метро, тем меньше людей попадалось навстречу, и конец пути япроделала в гордом одиночестве.

Нужный дом стоял в глубине двора. Ни одно изокон не светилось, а входная дверь висела на одной петле, угрожающе скрипя подпорывами ветра. Я храбро вошла в подъезд. Сердце сжалось от ужаса, тут,наверное, крысы! С детства панически боюсь темноты, грызунов, бандитов инасильников. Ну, пожалуй, последние не попадутся, найдут кого посимпатичней,отнять у меня тоже нечего, следовательно, главные враги – мыши.

«Думай о деньгах, о замечательных, милыхдолларах», – велела я себе и полезла на второй этаж.

Наконец взору открылся длинный мрачныйкоридор, темный, словно могила.

«Не ходи туда», – шепнул тихий внутреннийголос.

«Еще чего, – не согласился голос разума иприказал: – Давай двигай и помни о баксах!»

На мягких ногах я доползла до последней дверии рывком открыла ее. Передо мной открылось небольшое пеналообразное помещение.Прямо в окно светил уличный фонарь, и в блекло-желтых лучах его я заметилакровать, прикрытую тряпками, стол, застеленный газетами, и огромный, необъятныйгардероб. У подоконника стоял человек. Свет бил ему в спину, и лицо поэтому казалосьчерным. Впрочем, Татьяна – это могла быть только она – носила темную одежду ивыглядела как Зорро.

– Таня, – как можно ласковее началая, – не пугайтесь, я просто хочу поговорить с вами и помочь.

Девушка медленно вытянула руку, и свет фонаряскользнул по блестящей стали. В ту же секунду раздался тихий хлопок, словновытащили пробку из ванной.

Мое тело действовало быстрее разума. Ногимгновенно понеслись в коридор, и я побежала к выходу, не видя ничего вкромешной темноте. Сзади, тяжело дыша, бежала Таня. Она больше не стреляла,явно поджидая, пока я выбегу на улицу и окажусь при свете все того же фонаряотличной мишенью. Почти потеряв голову от ужаса, я долетела до выхода, и тутвдруг разом вспыхнул свет, и прямо над моим ухом громовой голос заорал:

– Ложись, мать твою!

Я рухнула на заплеванный пол и, быстро орудуялоктями и коленями, поползла вперед. Ослепительный свет бил в лицо, ипарадоксальным образом я видела хуже, чем в темноте. До этого я хоть различалакакие-то очертания, сейчас ничего – яркий, как вспышка, свет заливал всекругом.

Мимо с ужасающим грохотом и матом неслисьлюди, кто-то наступил сапогом мне на руку, и я заныла, словно больная собака.

– Стой, падла! – раздавалось вдали.

Следом послышался грохот и дикий крик.

Внезапно все стихло.

– Порядок, ребята, – завопил густойбас, – ноги сломал!

– А не врет? – крикнул над моим ухомнекто.