Огромный, похожий на медведя мужик несся потускло освещенной улице, размахивая пистолетом. С подобным парнишкой незахочется столкнуться нос к носу даже ярким солнечным утром в толпе, состоящейсплошь из милиционеров. Уж слишком походил мужчина на зверя. Он бежал молча,сосредоточенно дыша, изредка выкрикивая ругательства. Я почувствовала, как отужаса сжимается желудок и начинает болеть голова. В этот момент раздался тихийщелчок. Преследователь коротко всхлипнул и плашмя рухнул вперед. Тело егозамерло на мостовой, из-под головы медленно-медленно стала разливатьсяблестящая, темно-бордовая лужа.

Я вздохнула и почувствовала, как «рука»,сжимавшая желудок, моментально убралась.

– Ладно, – сказал Сережка, щелкаяпультом, – пора спать. Завтра рано вставать.

Видик начал перематывать кассету.

– Все-таки мне больше нравится, когда всехорошо заканчивается, – зевнула, потягиваясь, Катя.

– Мне тоже, – согласилась Юля.

– И мне, – пискнул из угла Кирюшка.

– Не понял! – моментальноотреагировал Сережка. – А ты что здесь делал?

– Кино смотрел, – заявил мальчик,вылезая из укрытия.

– Совсем офонарел, – возмутилсястарший брат, – завтра в школу, в семь вставать!

– Ну и что, – ответилмладшенький, – а тебе на работу, и тоже в это время из кроватки вылезать!

– Что позволено Юпитеру, не позволенобыку, – вскипел Сережка, – между прочим, мне двадцать пять, я женатыйчеловек и имею право делать, что хочу, а тебе еще и двенадцати не исполнилось,и ты обязан соблюдать режим. Марш в кровать!

– Нет такого закона, – занудилКирюшка, – чтобы женатому человеку разрешали смотреть телик, а холостому –нет. Скажи, мамуля!

Катя вздохнула, но, решив не вмешиваться вспор, миролюбиво заметила, выходя из комнаты:

– Давайте лучше чаю попьем.

– Вечно ты ему потакаешь, – не успокаивалсяСережка, – меня так в одиннадцать лет от видика в девять вечера каленымжелезом прогоняли.

– Когда ты был в возрасте Кирюшки, –хихикнула Юля, тоже уходя из гостиной, – видаки стояли дома лишь у членовПолитбюро, и тебе скорей всего злая мать не давала смотреть «Спокойной ночи,малыши».

Сережка, не найдя, что сказать, молча смотрелвслед жене. Кирилл хихикнул:

– Жуткое у тебя было детство, Серый!

Старший брат побагровел и уже хотел отвеситьподзатыльник младшему, но тот ужом скользнул в приоткрытую дверь, и из кухнинезамедлительно донесся его звонкий голос:

– Ух ты, какой тортище! А можно мне такотрезать, чтобы на куске и розочка и шоколадка оказались?

– Сейчас просто положу шоколадку вотсюда, – пообещала Катя.

Сережка вздохнул.

– Иди скорей чай пить, – подначила яего, – а то Кирюхе крем со всего торта достанется.

– Ну и пусть, – буркнул Сережка,поднимаясь, – сами потом плакать будете, когда парню четырнадцать стукнет.Уже сейчас никого не слушает, дальше будет только хуже…

Бубня себе под нос, он двинулся на кухню. Я снаслаждением вытянула ноги на диване и зевнула. Сережа трогательно любит Кирюшуи готов ради него, не задумываясь, босиком в огонь, но иногда у старшего братаслучаются припадки занудства. Сегодня их жертвой пал Кирка, а неделю назадСережка налетел на Катю, требуя, чтобы та немедленно отдала свою машину времонт. Бедная подруга отбивалась как могла, но старший сын почти изрыгалогонь, живописуя ужасное техническое состояние «Жигулей». Вообще говоря, онправ. Руль в Катиной тачке не только поворачивается по кругу, но еще и ходитвверх-вниз, как штурвал у истребителя. Может, для самолета это и хорошо, ногаишники отчего-то бледнеют, увидев такой трюк.

Добавьте к этому почти полностью отвалившийсяглушитель, помятое левое крыло, «лысые» шины и постоянно вываливающуюся изгнезда зажигалку…

Впрочем, приступы Сережкиного занудствасвязаны всегда с одним фактором. Парень работает в рекламном агентстве и, когдаполучает заказ, расцветает, словно кактус. Если же клиенты не спешат в офис –начинаются проблемы у нас дома.

На диване было очень уютно, за окнами мелледяной декабрь. На календаре пятое число, а на градуснике почти минустридцать. Но дома тепло, уютно и даже бодрая перебранка, доносящаяся с кухни,совершенно не раздражает. В голове вяло толкались мысли – что приготовитьзавтра на обед? Макароны по-флотски или гуляш с картошкой?

– Эй, Лампа, – раздалось надголовой, – иди в кровать, а то сейчас на диване задрыхнешь, вантисанитарных условиях.

Лампа – это я, меня зовут Евлампия, и домашниесделали от имени кучу производных: Лампочка, Лампадель, Лампидусель,Лампец, – как только меня не называют, просто мрак. Но я абсолютно,совершенно, невероятно счастлива. Впрочем, так было не всегда.

Еще этой осенью я влачила жалкую жизнь больной,никчемной и ничего не умеющей богатой дамы. И звали меня в той, другой жизни –Ефросинья. Имечко это мне дал отец, профессор математики. Так звали его мать,которую я, кстати сказать, никогда не видела. Да это и неудивительно, ведьпоявилась я у родителей поздно и была единственным ребенком. Мамочка – опернаяпевица – сделала все, чтобы любимая дочурка никогда не знала горя. Меня выучилииграть на арфе, отдали в консерваторию, а после пристроили в филармонию, гдечадо благополучно протосковало до замужества. Артистическая карьера незадалась, славы и денег я не имела. Впрочем, материальная сторона меня неслишком волновала. Мать ухитрялась решать все мои проблемы как по мановениюволшебной палочки. А накануне своей смерти мамусенька благополучно выдала дщерьзамуж за Михаила Громова, племянника своей подруги. Правда, жених оказалсямоложе невесты, зато красив, умен, богат, ласков… Список его достоинств можнопродолжить еще на километр…

Потекла незамутненная семейная жизнь. Я сдетства отличалась слабым здоровьем, а после того, как в мою честь сыграли маршМендельсона, расхворалась окончательно. Аллергия буквально на все, бесконечныепростуды, плавно переходящие в бронхит, воспаление легких, ангины и грипп.Безостановочно болел желудок, и приходилось соблюдать строжайшую диету,отказавшись от сладкого, соленого, кислого, горького, жареного, копченого,жирного…