Объяснение было бурным, диким: Ольга окончательно перестала владеть собой и, плача, выкрикивала какие-то страшные, оскорбительные слова в лицо Денису, не выбирая их и не желая подбирать. Это случилось сразу же после того, как Денис рассказал ей самым подробным образом все, что произошло у него с Варей.

Когда первая буря гнева и боли улеглась, Ольга про себя отметила, с бешеным порывом радости, что все-таки дальше поцелуя дело не пошло и Денис не изменил ей. А это, в конце концов, было самым главным. Денису же она верила и знала, что если бы он изменил ей, то непременно бы сказал об этом.

Узнав же, что ко всему еще Денис начал тут в одиночестве пить, и пить серьезно, а поэма лежит нетронутая, Ольга совсем расстроилась и призналась вечером, готовясь ко сну:

– Боже мой, сколько мне с тобой – горя и волнений… И потом: ведь я тебя не раз предупреждала, что у твоей Варьки совершенно определенная цель – подлая и низкая… Да и ты хорош! Идешь к ней, зная, что она одна… И – пьяный. Вино, между прочим, ужасно подымает чувственность.

В слепой ненависти к Варе, Ольга не обратила ни малейшего внимания на то, что из рассказа Дениса следовало бы сделать вывод, что вся вина лежит на нем одном – так уж он построил свой рассказ.

Денис вздыхал, разводил руками и не противоречил жене – он был очень рад, что так относительно благополучно кончилась вся эта история.

Сгоряча Ольга хотела было непременно идти к Варе объясняться, но поняла, что как раз этого-то и не надо делать, так как ненавистный враг ее, пользуясь случаем, мог и поиздеваться над нею и высмеять ее.

Перед такой бедой, как измена Дениса, все остальные беды казались ей ничтожными и жалкими, поэтому в первые часы приезда она даже и не вспомнила ни об обысках, ни о Дмитрии. Денис же исполнил просьбу Дмитрия и ничего не сказал Ольге Николаевне, что видится с Дмитрием.

Решив, что Денис тут, в одиночестве, окончательно сопьется, или, что еще хуже – подкатится к нему «новая Варька», Ольга настояла на немедленном отъезде в Москву, ссылаясь на то, что на днях Денису предстоит читать в Колонном зале Дома Союзов.

Бушуеву очень не хотелось уезжать из Отважного в такое тревожное для Дмитрия время. И он про себя решил, что сразу после вечера в Доме Союзов он непременно вернется к Дмитрию. Грише Банному он строго-настрого наказал смотреть и ухаживать за Дмитрием по-прежнему.

По совершенно случайному совпадению, в Костроме, на вокзале, они столкнулись с Варей. Остолбенев от негодования и бешенства в первую минуту, Ольга пришла в такое откровенное отчаяние, что чуть не разрыдалась на глазах у соперницы. Но быстро взяла себя в руки – так, как она умела это делать в тяжелые и решительные минуты, – и, бросив на ходу: «Негодная!..» – потащила Дениса на перрон, в чем еще совсем не было надобности.

XXII

Арсений Георгиевич Берг, один из заместителей Наркома внутренних дел и начальник особого отдела, маленький, толстый и кривоногий человечек, с большой круглой головой и с небольшими английскими усами под рыхлым носом, приехал на работу, как всегда, к девяти утра.

Выйдя из машины на Лубянской площади у здания своего наркомата, Арсений Георгиевич проковылял мимо застывших, как изваяния, часовых, прошел в вестибюль, поднялся в лифте на третий этаж вошел в свой кабинет и сразу же потребовал начальника оперативной части – полковника Мезенцева.

– Что нового? – коротко осведомился он у вошедшего высокого и красивого полковника в новехонькой, с иголочки, форме.

Мезенцев понял, что вопрос относился к делу Дмитрия Воейкова, безуспешными поисками которого занималась и оперативная часть и спецотдел.

На этот раз у полковника было нечто утешительное.

– Только что получил донесение, товарищ заместитель наркома, что Дмитрий Воейков скрывается все-таки в Отважном и, к сожалению, не без участия Бушуева…

– А что я вам всегда говорил?.. – рассмеялся Берг.

– Да ведь сами знаете… – замялся полковник, намекая на отношение Сталина к Бушуеву, которое хорошо было известно и ему, и Бергу.

– Это ничего не значит… – задумчиво сказал Берг, прикрывая глаза пухлыми, красными веками. – Как только Воейков будет арестован, и если действительно он находился под крылышком нашего ба-альшого писателя (слово «большого» Берг сказал с явной иронией), то нарком немедленно уведомит об этом Иосифа Виссарионовича… Перерыть все село вверх дном, а Воейкова найти и арестовать во что бы то ни стало. Люди посланы?

– Да.

– Кто?

– Майор Светлов. Он уже был там и знаком с обстановкой. Кстати, есть сведения, что Бушуев посылал Воейкову деньги…

Берг даже привстал от радости.

– Открывайте дело на Бушуева, – быстро и решительно приказал он. – С этого сообщения вы и должны были начать ваш доклад. Это оч-чень важно.

Полковник недоверчиво посмотрел на него. Берг повторил:

– Открывайте, открывайте… И – на жену, конечно.

– Есть, открыть дело.

– Каким образом выяснилось, что Бушуев посылал Воейкову деньги?

– Вчера арестован в Баку Алексей Черных – дальний родственник жены Бушуева. Некто «дядя Леня». Ему-то и посылал деньги Бушуев для Воейкова. Но – не признается, что получал от Бушуева деньги. Подлец порядочный… С арестом Воейкова «организация», состоявшая из двух человек, – со смешком добавил полковник, – будет ликвидирована. Воейков будет вторым и последним.

– Не думаю… – выразительно и в совершенно определенном смысле сказал Берг.

– Дело Бушуева выделять не будем? – быстро спросил Мезенцев.

– Нет. А пока что поведем параллельно…

Берг достал из письменного стола свежую папку и собственноручно вывел номер дела.

XXIII

Морозное солнце наполовину скрылось за дымчато-сизой стеной леса, за Волгой. Стояли последние морозы.

На бледном, розовато-фиолетовом небе зажглись робкие, тусклые звезды. В Отважном кое-где топили печи, и дым из труб подымался в морозный воздух багряными столбами. Солнце еще не скрылось, а на небе уже ярко обозначилась светлая, ущербная луна.

Дед Северьян зашел к Ананию Северьянычу за паклей. От Бушуевых вышел из дому вместе с Гришей Банным. Гриша нес под мышкой что-то объемистое, завернутое в тряпку, и на вопрос старика – что это, – Гриша кратко ответил, что идет в Спасское к одному бедному и многосемейному колхознику, чтобы подарить ему старые валенки. На самом деле это были новехонькие валенки, купленные Гришей в городе для Воейкова.

– Эх, Гриша, Гриша, человече ты Божий… – вздыхал старик, искоса поглядывая на уныло шагавшего Гришу. – Много, брат, в тебе придурковатого, а сердце у тебя – золото.

– Золото-с… – тихо и охотно согласился Гриша, сычом выглядывая из-под надвинутой на глаза огромной своей шапки.

Дед Северьян бесконечно был благодарен внуку, что Денис приютил убогого человека. И – гордился этим поступком внука, охаивая и осуждая его в то же время за многое.