Ввязался в такую игру – надо научиться держать себя в руках. Воткнул третью скорость вместо первой, мотор возмущенно икнул и заглох. Выругался и снова повернул ключ зажигания. Обернулся, постарался изобразить улыбку и помахал полицейскому. Улыбка наверняка получилась идиотской.

И правильно. Самое надежное – изображать идиота.

Патрульный автомобиль двинулся было с места, но опять остановился. Ханс Кристиан украдкой надвинул кепку – прикрыть лицо на всякий случай. Он не в Греции.

Наконец-то. Полицейский, надо думать, и в самом деле принял его за очередного идиота и рванул вперед, быстро наращивая скорость.

Хансу Кристиану пришлось немного подождать, пока проедет вереница машин – за полицейским скопилась очередь, пропускали встречные. Сердце выскакивало из груди. Еще немного, и… Теперь он почему-то не сомневался: его разыскивают. Выехал на полосу и тут же втянул голову в плечи: мимо со злобным, нарастающим воем промчался огромный грузовик.

Взять себя в руки.

– Срочно взять себя в руки, – повторил Ханс Кристиан вслух.

Как он мог не заметить эту фуру?

Очередь машин… Очередь толстяков змеится у входа в Хувет. Выходной день.

Кто-то же видел эту очередь. И если видел, не мог не обратить внимание на скопление все реже появляющихся на улицах тучных людей.

Кто-то наверняка усмехнулся. Жир-парад.

Видели, видели. Сто из ста – видели. Просто не среагировали, посчитали неважным. Мало ли что там происходит. Юхан приучил своих земляков презирать толстых.

Вспомнил тетушку Мюррхаге. И как им не стыдно так себя запускать? Просто безобразие! Ее возмутило не то, как с ними обращаются, а то, как они выглядят.

И позвонила в газету старая ведьма вовсе не из сострадания. Из любопытства.

Вот это равнодушие и предвидели Юхан Сверд и его подельники. Предвидели, надеялись на него и старались всеми силами поощрять. Население должно испытывать антипатию к этим безответственным ожиревшим особям. Фундамент, на котором держится весь его безумный проект.

Юхан этого даже не скрывал. Люди встали на мою сторону вовсе не потому, что у меня такая уж неотразимая харизма. На моем месте могла бы быть кукла, Хо-Ко. Люди видят то, на что им указывают: вы должны видеть то-то и то-то.

Чернь. Он смотрит на людей как на плебеев. И не ошибается. Скорее всего, этой точки зрения придерживаются все успешные лидеры. Понимают присущую любой толпе подлость и кровожадность и умело пользуются. Любую нацию очень быстро можно превратить в чернь.

Главное, создать карикатуру: толстые люди – патологические лентяи, они сосут государственный бюджет, на лечение их бесчисленных болезней уходят огромные средства.

Люди видели, как это происходит. И не имели ничего против.

Откуда эта горечь во рту? Вчерашнее пиво?

Ханс Кристиан достал из маленького рундучка около рычага скоростей сладкую пастилку и сунул в рот.

Он уже въехал в Стокгольм и свернул на первом же указателе в Накку.

Пора браться за дело всерьез.

Позвонить Никласу, проверить Хувет. Известно место, известна дата – он не сомневался: кто-то обязательно найдется. Кто-то видел необычную очередь, кто-то, возможно, заметил, в какую сторону двинулись скотовозы. Кто-то повстречался с ними на дороге.

Он найдет эти чертовы лагеря. Оздоровительные… Ханс Кристиан уже не сомневался: Юхан никого не собирался “оздоравливать”. Он найдет эти лагеря, он запечатлеет их на пленку. Юхан уже наигрался, он ведет себя как наркоман. Пора помочь ему слезть с иглы.

Каждую ночь один и тот же кошмар. Падающие, как кегли, люди, фермер в красной флисовой куртке поверх синего комбинезона. Почему-то он, Ландон, спасаясь от выстрелов, прыгает в контейнер. Трупы хватают его за руки и молят о помощи. И среди них Рита. Лицо окровавлено, умоляющие неподвижные глаза широко открыты.

Закричал и рывком сел на раскладушке. Футболка совершенно мокрая от пота. Мучительно пожелал, чтобы опять разболелась нога, тогда мозг словно наводит резкость на больное место и все остальное кажется размытым и менее важным.

Он отвечает за все. Именно он.

Как ни крути, как ни переставляй шашки, как ни меняй расклады – он кругом виноват. Дал умереть Рите. Не смог защитить несчастных во дворе бойни. Гордился бы герой Вьетнама офицер Джексон своим потомком? Вряд ли. Впрочем, может, и гордился бы. Во Вьетнаме много чего было.

На настенных часах без четверти три. Перерыв на сон после ланча с каждым днем все длиннее. И просыпается он скорее уставшим, чем отдохнувшим. Как такое может быть? Бремминг утверждает, что если организм нуждается в отдыхе, значит, надо дать ему такую возможность.

Может быть, и надо. Но то, что Бремминг называет отдыхом, – невыносимая пытка. И с каждым днем слово “невыносимая” из фигуры речи обретает изначальный трагический смысл. Иной раз он почти терял сознание. Или даже терял – в бреду определить невозможно. Хелена, разумеется, видела, в каком он состоянии, пыталась помочь, но ее участие только усугубляло дело. В последние дни они старались по возможности избегать общения.

Ее несчастье и его вина, сплетаясь, постепенно образовали почти непреодолимую преграду. Смогут ли они когда-нибудь посмотреть друг другу в глаза, не вспоминая тот страшный день?

Ландон вышел в кухню. Все тело ломило, но он словно не замечал. Ему было все равно, что происходит с телом. Важно погасить то тлеющий, то вновь вспыхивающий, но никогда не гаснущий ледяной костер отчаяния.

– Как спалось?

Ландон пожал плечами.

– У вас же есть стационарный телефон? Мне надо срочно позвонить.

– Вы уверены? У вас высокая температура.

– Я могу позвонить с мобильника…

– Ни в коем случае! Телефон на письменном столе.

Ландон поднялся на второй этаж. Чем дольше он обдумывал свое решение, тем оно казалось все более неизбежным. Никлас был не только единственным человеком, с кем он советовался в период тяжелого расставания с Ритой. Самое главное, что Никлас – один из немногих, кто открыто протестовал против Партии Здоровья. “Упсальская Новая газета”, где он работал, подвергала нещадной цензуре его статьи. Мы вынуждены, объясняли ему. Мы не хотим, чтобы тебя уволили. Никлас давал Ландону читать эти рукописи – потрясающе. Если бы существовало Движение сопротивления, Никлас, без всяких сомнений, был бы в числе его руководителей и вдохновителей. Ландон даже предложил ему – почему бы нет? Но Никлас отказался. Я журналист, сказал он. И повторил: журналист, а не политик.

Они не встречались и даже не разговаривали друг с другом уже несколько месяцев. Никто, кроме Никласа, не знал, что Рита звонила Ландону перед смертью, и смотреть ему в глаза… примерно как читать собственный смертный приговор. К тому же обличительный пыл Никласа в последнее время заметно поугас. Ландон даже не был уверен, работает ли он по-прежнему в “Упсальской Новой”.