— А татуировка? — Волков поднялся, прошел к мусорке, выкинул окурок.

— Татуировка… Эта была идея Игоря — мужа — формула закона всемирного тяготения. Он к физике никакого отношения не имел, просто увлекался научно-популярной литературой. Перед самой свадьбой набили, Оля фотографии показывала, где они с замотанными запястьями, шутила, что свадьба двух суицидников.

— Знаешь, где жила?

— Ташкентский проспект.

— Это же… — Славка рядом аж подскочил.

— Почти другой конец Москвы, — спокойно кивнул Змеев. — Родственники в Москве живут?

— Нет, но точно сказать не берусь, — я понимала, зачем Яр спрашивает, так же как понимала и то, что последует за этим вопросом. — Если она сильно пострадала, я не уверена, что смогу опознать. Когда нужно будет приехать?

— Завтра сам тебя отвезу, — потянул меня за руку Ярослав. — Иди домой, я догоню.

Я покорно поднялась на ноги, сделала несколько шагов, толпа начала медленно расходиться.

Я только и успела что закрыть дверь, как раздался звонок домофона, а уже через пятнадцать минут Ярослав заваривал на кухне какао. Он принес пакет, который я умудрилась забыть возле той лавочки. От Змеева немного пахло табаком. На меня напало какое-то странное оцепенение. Не было злости, не было горя, не было слез, просто… просто жалко, просто неправильно, просто как-то непонятно. Как там Яр говорил в самом начале нашего знакомства? Профессиональная деформация?

Волков поставил передо мной кружку, высыпал на тарелку пряники, опустился напротив.

— Если я сейчас его выпью, просплю до обеда.

— А мы никуда не торопимся, — легко, но немного устало улыбнулся Волков. — Неизвестно еще, поедешь ты завтра куда-то или нет.

— Мы оба знаем, что поеду, — усмехнулась в ответ.

— Я еще не решил, — упрямо покачал он головой. Жест я оценила, хотя мы оба знали, что ехать, скорее всего, придется. — Пей свое какао.

— Оля не наша была, — сказала, послушно сделав глоток. Все-таки рассказать надо было. — Муж Ольги погиб три года назад. Игоря сбила машина. Плохо сбила. Грузовик протащил мужчину за собой метров тридцать, прежде чем водитель наконец-то затормозил, — пряники оказались мягкими и вкусными. — Караваева практически порвало об асфальт. Он очень переживал за жену, беспокоился, как бы его семья чего ей не сделала. Семья у Игоря была… своеобразной. Не плохие, в общем-то, люди поодиночке, даже сочувствовать и сопереживать могли, но вместе… они превращались в голодную стаю, готовую убить за деньги. «Люди гибнут за металл», как говорил Гете устами незабвенного Мефистофеля. А Ольга тогда дикой была абсолютно, подавленной, сломленной, в глубочайшей депрессии, все время на нервах, срывы постоянно, — я сделала еще несколько глотков. — Игорь не зря беспокоился. Пришлось даже забрать вдову в отель. Она жила у меня почти полгода, все то время, пока шли самые ожесточенные разбирательства в суде, даже несмотря на то, что ее муж ушел сразу после того, как отдал ей завещание.

— Ты поддерживала с ней связь после того, как все закончилось?

— Можно и так сказать. Мы виделись иногда, иногда переписывались. Поздравляли друг друга с праздниками. Я напоминание, понимаешь? И хоть Оля и благодарна, но я все равно делаю ей больно. Это нормально. Так и должно быть, — я крошила на столе остатки пряника, цедила еле теплое какао. — Ты считаешь, убийца — иной?

— Да. Почему ты спрашиваешь?

— Телек сегодня посмотрела, — пожала плечами. — Дурацкая была затея. Но ты ведь появился в отделе еще до всего этого… — я подняла взгляд на Ярослава, продолжая крошить выпечку.

— Да.

— И?

— Не могу сказать, Мара.

— Ты копаешь под кого-то из отдела, — хмыкнула. — Что уж тут говорить. Но там практически нет иных. Только парочка ребят молоденьких. Лешка с проходной, Арсен и Вовка. Остальные — люди. Сухарев знает, зачем ты у них?

— Мара, — отрицательно покачал Ярослав головой, снова улыбаясь.

Я улыбнулась в ответ, допила залпом остатки какао, оставила в покое многострадальный пряник.

— Спать?

— Желательно, — кивнул Ярослав, поднимаясь. Я встала следом, проскользнула в комнату за полотенцами, отнесла в ванную.

— Ты первая, — подтолкнул меня в спину Змеев, — я пойду покурю пока.

Душ помог немного прийти в себя, сбросить часть того странного оцепенения, которое незаметно опутало меня, словно сеть.

Ярослав все еще был на балконе, когда я вышла. Стоял и всматривался в ночной город, вертя в пальцах зажигалку, то открывая, то закрывая крышку. Синий огонек легко подрагивал на ветру.

— Помимо прочего, есть что-то еще, что тебя беспокоит? — спросила, закрывая за собой дверь.

Змеев чуть повернул голову в мою сторону, протянул руку, привлекая к себе.

— Беспокоит — это не то слово. Я редко беспокоюсь, слишком ленив и эгоистичен, — он встал за моей спиной, прижал к себе, опустил подбородок мне на макушку, а перед нами переливалась огнями Москва. Беспокойная и шумная. Город, который никогда не спит. Я любила ночную Москву. Она была похожа на молоденькую девушку — яркую, веселую, неугомонную, бесшабашную, меняющую наряды и ухажеров, как перчатки, немного заносчивую, но очень обаятельную. Дневной город был другим. Дневная Москва — настоящая стерва.

— Тогда какое слово подходит?

— Просто задумался.

— О, и как оно?

— Абсолютно бесполезное занятие, скажу я тебе, — мягко пророкотал Волков мне в волосы. Он улыбался, я чувствовала. Так же как и то, что все-таки его что-то тревожит. И подозрения на этот счет тоже имелись.

— Пошли спать, Ярослав. Пять утра, — уже погасли фонари, и ночные тени сменились предрассветными сумерками, проснулись птицы, скоро дворники примутся за каждодневный утренний ритуал, оживет лифт и скрипучая подъездная дверь.

— А как же «встретить рассвет вместе»? Это же так романтично? — Змеев все еще улыбался.

— Господи, Волков, это хоть раз сработало?

— Женщина…

— И потом, мне кажется, что-то тут не так. Я тебя в кровать зову, а ты отпираешься. Серьезно? — я задрала голову и удостоилась короткого поцелуя в кончик носа.

— Ладно, сдаюсь, — улыбнулся Гад. — Не хочешь рассвет- пошли спать.

Я отключилась, стоило голове коснуться подушки; как пришел Ярослав, не услышала.

На следующее утро Волкову все-таки пришлось везти меня в морг, на опознание, но делать ему этого совершенно не хотелось. Все утро он ворчал и хмурился, меряя шагами маленькую кухню хрущёвки.

— Ты можешь отказаться, — выдал Гад в очередной раз, когда мы уже стояли возле железных дверей казенного трупохранилища.

— Могу, — кивнула, поднимая солнечные очки на макушку. — Но не буду. Пошли.