— И еще, сын мой, — проговорил Жужубун чуть тише.В голосе стареющего отца Дюсен уловил тень смущения. — У нас появилсямогущественный союзник! Такая удача выпадает только раз в тысячу лет. Кем ябуду, если не воспользуюсь ей на благо своего народа?

— Что за удача? — спросил Дюсен.

— В нашем племени возродился могучий колдун. Егоповергли тысячу лет тому трое героев… из этих же мест. Теперь он жаждетотомстить. Если не им, то их потомкам! Он в нашем войске, сын мой. Он пообещалсегодня же свершить настолько кровавую жертву, что на его зов явится самыйстрашный из тех утерянных во тьме веков богов…

Дюсен медленно поднял голову. Глаза их встретились. Жужубун,ощутив неладное, откинулся всем корпусом, брови его взлетели на середину лба.

— Отец, — проговорил Дюсен медленно, — я нестану сражаться против Киева.

— Сын… — проговорил Жужубун потрясенно. —Что… что с тобой? Я вижу перед собой молодого льва, но лев… это лев! Онубивает, он наслаждается криками жертв, он ликует при виде крови врага. Или ты…

— Отец, — ответил Дюсен трудно, словно незримаярука держала его за горло, — я не стану сражаться против Киева, потомучто…

— Потому что там у тебя есть друзья? Скажи, мы ихпощадим.

— …потому что это и мой город, — закончил Дюсен струдом. — Я их ненавидел, я говорил о том, что хочу вырваться из плена,что мне бы только хорошего коня, да еще одного на смену… но на самом деле меняникто давно не держал! Я пил и ел за столом великого князя, со мной всеобращались как с равным. Никто уже и не знал, что я — заложник. Ведьпеченегов на службе князя — каждый десятый из его богатырей! Меня тоже всепринимали за героя на его службе. Пока, понятно, я не начинал рассказывать, какмне горько быть в плену и как мечтаю вырваться… Вот и вырвался, дурак!

Он снова окинул взглядом широкое поле с бесконечными юртами.Здесь начиналось его детство, но теперь он не может себе представить дня, чтобыне умылся поутру, не сменил пропотевшую рубашку на чистую, чего никогда неделают его кочевые сородичи.

— Сын мой, — повторил потрясенно Жужубун, —но узы крови!.. Узы крови!

— Любой зверь знает узы крови, — сказал Дюсенглухо. — И лютый волк, и робкая курица одинаково бросаются на защитусвоего цыпленка. Но только человек… и то не всякий… способен ощутить высшие узытоварищества. Я видел эти узы, скрепляющие дружину героев, где печенег сидит застолом с викингом, торк с франком, вятич с арабом, прусс с берендеем… Я, дурак,смеялся тогда над этой пестротой… Но все они братья ближе и роднее, чем если быпросто по крови. Я еще не стал им братом явно… но я не могу их предать…

Смуглое лицо Жужубуна посерело. Тяжелые веки поднялись,глаза были затуманены мукой. Он раскрыл объятия, словно звал сына прильнуть кего груди, но вместо этого сам Дюсен принял отца, в печальной сыновней ласкегладил по спине, плечам.

— Сын мой, — прошептал Жужубун потрясенно, —как ты повзрослел… Как ты повзрослел!

— Отец, — попросил Дюсен, — позволь мневернуться.

Жужубун с трудом оторвал голову от широкой выпуклой грудисына, где мощно бухает огромное молодое сердце. Это он сам, там течет егокровь, горячая и свежая, которая даст много сынов, внуков и правнуков.

— Ты герой, — ответил Жужубун печально. — Тыдолжен поступать как герой. Поступки простых людей не для тебя… Но все-такипомни о своем отце, который уже стареет… Помни о своем народе! Горький запахполыни заставил хана Отрока бросить богатства и власть, вернуться в нашу беднуюголую степь. А ведь он там был куда богаче и знатнее, чем ты, сын мойединственный…

— Отец!

— Да, сын мой.

— Отец, меня в Киеве держит вовсе не его богатство.

— Прости, сын. Я не то сказал.

— Отец, — проговорил Дюсен с мукой, глазазаблистали, словно в них набегали слезы, — я люблю тебя. И я не знаю, какпоступить, чтобы не запятнать ни честь свою, ни твою честь, ни имя своегонарода!

У городских ворот беседовала группка знатных воинов, воевод.Выделялся Претич. Работный люд спешно подвозил на телегах мешки с песком. Ихукладывали в три ряда крест-накрест, подперев врата. Вряд ли печенеги так жеглупо подставят головы еще раз под длинные стрелы киян, а в равной схваткетерять людей негоже, если со стен можно бить на выбор, как толстых ленивыхгусей.

Из сторожевой башни заорали. Претич насторожился, но кричалибеззлобно. Один из вартовых помахал вниз, чтобы отворили боковую калитку.Претич сам выглянул, заметил, как с холма в сторону их ворот мчится одинокийвсадник. За спиной разговоры умолкли. Он чувствовал, как все смотрят слюбопытством, но ни одна рука не потянулась за оружием.

Из пыльного облака вынырнул высокий воин в блистающихдоспехах. На голове сверкал конический шлем. Лица не видно, наклонил голову,разрезая встречный ветер, но, когда топот копыт затих, все узнали Дюсена.

Претич отступил, дал всаднику, пригнувшись, кое-какпротиснуться, не покидая седла. Всегда надменный Дюсен теперь был бледен, вглазах растерянность, как у беспомощного ребенка, попавшего в чужой дом.

— Ну как, — поинтересовался Претич, —повидался с отцом?

— Повидался, — ответил Дюсен сердито. — Гдемне встать — на стене или у городских врат?

За дверьми нарастал шум. Владимир поднял голову от картыКиева и его окрестностей. В дверь стукнули, появилась голова вартового.

— Княже!.. К тебе Белоян. Впустить?

Он не добавил привычное «аль в шею», и сердце Владимиратревожно сжалось, чуя беду. Дверь начала распахиваться, а ноздри уже уловилисильный звериный запах. Двое крупных гридней под руки почти втащили верховноговолхва. Грузное тело по-медвежьи висело на крепких плечах. Массивная головаволхва не моталась из стороны в сторону только потому, что сидела прямо наплечах, покатых, как у медведя.

Страшная медвежья морда выглядела мертвой. Гридни шаталисьпод его весом, но сумели довести до кресла, где свалили, как куль с мукой.

Владимир спросил сдавленным голосом:

— Что еще?

Гридни тяжело сопели. Белоян поднял голову. Маленькиемедвежьи глазки с трудом отыскали человеческую фигуру. Владимир отшатнулся,коричневые глаза зверя сейчас были ярко-красными, как раскаленные угли.

— Пусть… уйдут… — прохрипел Белоян.

Владимир кивнул, стражи с облегчением метнулись к дверям,исчезли. Белоян впал в забытье, очнулся, вздрогнул:

— Печенежское половодье, что затопило окрестности… ещене самое страшное…

— Спасибо за добрые вести, — сказал Владимирсаркастически.

— Добрые ты от баб слушаешь… А я… правду… Слушай сюда.Великие знамения я зрел на небе, а потом слышал в крике птиц и всяких там жаб…Вчера всю ночь читал звездное небо… А потом жег травы, спрашивал предков,вызнавал у стариков и ведунов… Владимир, пришла беда, которую отвести нам неудастся… Возродился великий колдун! Настолько великий, что у него не однажизнь, а девять. Девять раз его надо убить, но и потом он умирает только натысячу лет, а затем снова является в мир, горя жаждой мщения!