Сердце Дюсена сладко и тревожно ныло. Красавица здесь, когдаее не видят, еще прекраснее в своем божественном испуге. Сколько видел молодыхдевушек, что сразу начинали горбиться, если знали, что их никто не зрит, тут жевыпускали старушечьи животы, а их прекрасные личики перекашивались темнойзлобой! А Кленовый Листок божественно прекрасна и в лесу, как прекрасна вотцовском тереме, на улице Киева.

Ноздри жадно раздувались, ловили запахи. Чудилось, чтоулавливает ее аромат, чистый и светлый.

Кленовый Листок все еще шла в глубь леса, пугливопосматривая по сторонам, а у него уже шерсть встала дыбом, в горле зародилосьзвериное рычание, а рука метнулась к ножу на поясе.

Слева из-за деревьев показался рослый витязь, зачем-то вдоспехах, только русые кудри падают на плечи свободно, ветер их колышет,голубые глаза беспокойно шарят по сторонам. Дюсен узнал Ратьгоя, сильнейшегобогатыря в младшей дружине. Сын незнатного боярина, затем воеводы, роднисильной не имеет, но его уже приметили за честь, воинскую доблесть и отвагу,уже за княжеским столом среди лучших…

Дюсен видел, как лицо Ратьгоя внезапно озарилось радостью.Если бы это была свирепая радость насильника, Дюсен был бы счастлив, можноринуться на спасение, повергнуть, уничтожить, разорвать на куски… но этотголубоглазый вспыхнул, как верхушка дерева под утренним солнцем, пошел впередторопливее, позвал негромко:

— Листок… Листок!.. Не пугайся, я здесь…

Волна звериной ярости ударила в голову Дюсена. Рукаметнулась к рукояти ножа. Кончики пальцев стиснули с такой страстью, чтостальным клинком ощутило себя все тело. Перед глазами пронеслась горячечнокровавая сцена, как он зарежет этого наглеца и эту тихоню, что тайком ходит влес к мужчине…

Кленовый Листок ахнула. С болью и яростью он видел, как еенежное лицо окрасилось румянцем, словно алая заря проступила на бледном небе.Глаза вспыхнули как звезды. Ее тело подалось вперед, она пробежала как ланьчерез поляну, а с другой стороны вышел Ратьгой.

— Листок, — проговорил он с нежностью, — какя страшился, что ты не придешь!

Сердце Дюсена кричало от боли, грудь едва не разорвало,когда увидел, как они смотрят друг другу в глаза. Пальцы прикипели к рукояти.Вот сейчас… Как только этот наглец обнимет ее, сразу же прыжок, замах ножа,удар в шею, а вторым ударом так же торопливо, чтобы не раздумать и не увидетьее прекрасное лицо, клинком ей под левую грудь…

— Ну почему бы я не пришла, — ответила она смягким упреком. — Ты же знаешь, Ратьгой… Хотя не надо было тебе этогоделать. Отец следит за мной день и ночь.

— Листок, — сказал Ратьгой дрожащимголосом, — я люблю тебя больше жизни, больше всего на свете!.. Помнишь, мыеще с детства мечтали, что никогда не расстанемся. И вот я верен детскойклятве, а ты…

Она ответила с невыразимой мукой в голосе:

— Как ты можешь такое говорить? Ты же знаешь, что моесердце отдано тебе!

— Но тебя выдают замуж за этого степняка!

Ее голос дрожал от слез:

— Это верно. Что наши малые судьбы, когда речь оплемени? Такой брак свяжет два народа… Но выдают меня, но не мое сердце! Асердце останется с тобой…

— Но как же ты будешь в таком браке?

Дюсен застыл, страшась услышать ответ. Голос ее прозвучалтихий и печальный:

— Дюсен — доблестный витязь. Он вспыльчив, жесток,но он честен. Я хотела бы такого брата, но сердце… сердце мое с тобой. Дюсенубудет принадлежать моя рука, мое тело, но не сердце! Я тебя люблю, только тебя.Я знаю, что на чужбине быстро завяну, засохну и умру, как березка, которуюлишили корней, но никто не узнает настоящей причины моей смерти. И даже смертьмоя пойдет на пользу племени, ибо на погребении встретятся снова князья и ханы.

— Но ты будешь обманывать и Дюсена!

— Он ничего не узнает. Все, что ждет от жены, получит.

Он протянул руки, но Листок с печальной улыбкой покачалаголовой:

— Нет. Только муж коснется меня…

— Но, Листок, — простонал он в муке. —Листок!.. Позволь хотя бы взять тебя за твои белы руки!.. Позволь поцеловать втвои сахарные уста…

Она отступила на шаг. В глазах была печаль.

— Прости, но первый поцелуй тоже принадлежит Дюсену.Негоже нам нарушать законы, кои установлены не людьми, а богами.

— Но поцелуй! Никто не узнает!

Она покачала головой, в печальном голосе проступила сила:

— А мы?

Перед глазами Дюсена в красном тумане с грохотом рушилисьдеревья, скалы, гремел гром и страшно блистали молнии.

Кленовый Листок сделала шаг назад. Ратьгой в отчаяниипротянул к ней обе руки. Отступая, она легонько коснулась его пальцев самымикончиками своих пальчиков. Дюсен задохнулся от ревности, а Ратьгой вспыхнул,привстал, словно намереваясь взлететь, но девушка уже повернулась и быстропошла обратно.

Оба, и Дюсен и Ратьгой, провожали ее взглядами, задерживаядыхание. За деревьями в последний раз мелькнул ее легкий силуэт, хрустнуланапоследок веточка, в звенящей тишине неуместно громко вскрикнула лесная птаха.

Базилевс поморщился, за дверью слышались мерзкиечеловеческие голоса. Здесь, в святая святых всей огромной империи, его личныхпокоях, всегда стоит мертвая тишина. Сюда не долетает ни один звук. Ктоосмелился…

Он быстрыми шагами пересек зал, где посредине сиротливозастыло его ложе, укрытое со всех сторон, даже сверху, занавесками, чтобы нетак одиноко и страшно спать посреди огромного пустого пространства.

За дверью слышалось надсадное дыхание. Он толкнул створки,эта единственная дверь в империи, которую открывает он сам, гневно выпрямился,сверкнул взором из-под узких черных бровей.

Между двумя гигантами стражами стоял спархий. Он тут же пална колени:

— Ваша Божественность! У меня новость, которая чутьразвеселит Вашу Бессмертность!

Базилевс кивнул стражам, те сразу же отступили, поклонилисьи так, пятясь, пересекли весь зал и скрылись за большой дверью. Базилевсопустился в большое кресло, почти утонул в подушках, набитых нежнейшим пухом.

Спархий, все так же стоя на коленях, ловил каждое движениебожественного повелителя империи. Наконец базилевс милостиво наклонил голову:

— Говори, червь.

— Дело касается северных границ империи…

Базилевс снова движением головы дал понять, что понял, о чемречь, все о той же Руси, куда империя долгие годы тщетно натравливала степныенароды.

— Говори.

— Ваша Божественность! Все получилось с легкостью, какмы и задумали. Их столица, в отличие от нашей, была сильна не стенами, алюдьми. Но что люди? Стены нерушимы, а людей можно купить, соблазнить,обмануть… Как и ожидалось, всех сильнейших богатырей, на которых держалась мощьКиева, удалось выманить из города. Кого на подвиги, кого с важным заданием,кого… как. Оставались только двое из старшей дружины. Несокрушимые в бою ЗарейКрасный и тот самый Кышатич, от которого и нам довелось… Они защищали северныеврата, каждый из них стоит ста младших богатырей и тысячи простых воинов! Дачто там тысячи… Один богатырь своим видом и криком дает мощь еще сотням слабыхи упавших духом воинов, потому сила героев не только в крепости собственныхмышц…