Мона дипломатично решает не поправлять.

– Но если вы – ее дочь… сколько же вам лет? Сколько лет?

Мона морщится. Она понимает, что ученого ждет неприятный сюрприз, а ему ведь и так досталось за эти пару лет, месяцев, или сколько там для него прошло времени. Но тут надо, как срывают пластырь с раны, – быстро и безжалостно.

Написав свой возраст, она показывает ему цифры.

Кобурн хватается за голову.

– Как? Тридцать семь? – По краям изображения проступают белые участки, фигура набирает прозрачность. Возвратившись, он договаривает: – …ать семь?

Мона кивает.

– Но тогда… сколько же прошло после грозы? Какой там у вас год?

Вздохнув, она пишет и показывает ему ответ.

Уставившись на него, Кобурн медленно опускает руки.

– Нет…

Мона кивает.

– Нет. Невозможно.

Она снова кивает и разводит руками: сочувствую, но что я могу сделать?

– Нет. Не может быть, не может! Я застрял здесь… на тридцать с лишком лет! Не может быть. Я все помню как вчера.

Мона беспомощно смотрит на него.

– Остальные все тоже умерли? Мы потеряли всех, всё?

Она пожимает плечами.

– В смысле – вы не знаете?

Она пишет: «Ни черта не знаю, простите».

– Но кто-то там есть с вами в лаборатории?

Она пишет: «Заброшена».

– Лаборатория? Лабораторию забросили?

Мона кивает.

– О господи, – стонет Кобурн. Сникает, прячет лицо в ладонях. – Тогда я… мне уже не вернуться. Как такое могло случиться? Я думал, хуже уже быть не может.

К смущению Моны, он всхлипывает. Надо полагать, ему сильно досталось, влип в какую-то жуть, и все же неловко видеть, как рыдает, сидя на полу, неряшливый старик. Мона не знает, что сказать, и решает, что вряд ли сумеет утешить его горе с помощью бумаги и словаря, подпорченного общением с Интернетом. Так что она просто сидит и ждет.

Когда его слезы иссякают, она пишет:

– Что с вами случ-сь?

Он не сразу собирается с силами. Сидит, уставившись себе в колени пустыми глазами. Потом начинает:

– Была… гроза. Во время эксперимента. Не знаю, случайно ли совпало, или ее… вызвали наши эксперименты. Но гроза была… конец света! Даже описать не возьмусь.

Мона, вспоминая видение из дома, понимающе кивает.

– Вы были… – Его фигура вдруг расплывается, слова глохнут в шипении, будто сигнал, откуда бы он ни передавался, слабеет. Возвращается Кобурн уже в другой позе, сидит прямо. Моне становится не по себе от такого скачка. Доктор договаривает: – В то время?

Мона, хоть и пропустила большую часть фразы, восполняет ее догадкой и мотает головой.

– Ну что ж, – кивает Кобурн. – Я так и думал. Ваша мать когда-нибудь… – помехи, – …сюда, или… вы хоть немного разбираетесь в теоретической физике?

– Вот уж нет, – произносит Мона и качает головой.

– Ясно. Ну что ж. Скверно умею объяснять, в этом смысле я плохой ученый. Все это довольно сложно. Жаль, что мать с вами об этом не говорила. Она сыграла главную роль…

Снова прорываются помехи.

– Ссадиной или синяком называют след столкновения вселенных, – объясняет Кобурн. – Для непосвященных – это когда одна вселен… – изображение дергается, пропадает, возвращается, – …тся с другой, как машины бамперами. Вселенная, видите ли, не одна. Представьте себе, как пуз… – его лицо застывает, хотя тело движется, руки взволнованно жестикулируют, – …поверхности воды под водопадом мечутся, сталкиваются, задевают друг друга…

– Угу, – бормочет Мона, мечтая, чтобы он перестал дергаться.

– Вот этим мы и собирались здесь заниматься. Разобравшись в слияниях, мы могли бы понять, как устроен мир – все миры – на самом фундаментальном…

На этот раз разрыв связи длится дольше, больше минуты. Мона, уверившись уже, что он не вернется, пишет в своем блокноте: «РАЗРЫВ СВЯЗИ РАЗРЫВ». Возвращается он со словами:

– …придете снова. Вы уходили? По вам не скажешь, что шли так уж…

Склонившись, Кобурн читает слова на листке блокнота. Даже на черно-белом изображении заметно, как он бледнеет.

– Я прерываюсь? Вот, значит, почему вы сейчас поблекли. Что-то неладно. Связь, которая обеспечивает этот… – его лицо расплывается и собирается снова, – …многое объясняет в… – Изображение мигает, одна рука замирает, другая продолжает двигаться.

Возвращается он уже стоящим на ногах, глаза горят, лицо искажено криком:

– …мый длинный коридор на западной стороне. Слышите? На зап… – Его заливают помехи, белые и серые струи. Вернувшись, он кричит в панике: – …ите меня? Планка! Планка! Шесть шесть два шесть! Слышите меня? Шесть шесть д…

И он гаснет, растворяется, начиная от середины к краям, пока не остается только очерк человеческой фигуры. А потом и он пропадает, будто и не существовал вовсе.

Мона сидит, озираясь, силясь понять, что это было. А потом то ощущение повторяется.

Щелчок. Что-то неуловимо меняется, хотя комната остается какой была, прежде чем Мона засмотрелась в зеркало (или линзу, напоминает она себе). Только первый щелчок, как ей теперь чудится, обозначил, как что-то встало на место, а этот – как выскочило. Моне вспоминается, как телефонисты в пятидесятых годах вставляли штекер в гнездо, а потом выдергивали и переключали на другое. Сейчас как будто выдернули провод – из этой комнаты или из всей лаборатории. Отчего бы?

Мона смотрит на линзу. Невесть откуда берется уверенность, что она сместилась. Совсем чуть-чуть, но положение изменилось.

«Да линза ли это? – думает Мона. – Или антенна, принимающая сигнал из дальнего, дальнего далека…»

И, может быть, первым своим взглядом Мона ее активировала и установила связь с… тем местом, куда попал бедолага Кобурн. Она не представляет, как это возможно, но чувствует, что угадала.

Мона опускает глаза на свои записки. Она и не заметила, что машинально записала последний крик Кобурна. На бумажке розовыми штрихами нацарапано

Как он силился это до нее донести! Это что-то важное. Может, частота? Или код? Придется разбираться.

– Вот влипла, – вздыхает Мона.

На бесплодные, бесполезные, лихорадочные поиски уходит два часа. Примерно. Здесь трудно оценить время. Слабый ток генератора освещает далеко не все кабинеты, так что Мона рыщет наедине со своим фонариком среди распада модернистских интерьеров. Конференц-зал. Встроенные шкафы. Туалеты с бурыми следами на стенах – памятью о старых протечках.

Потом на западном краю Кобурнской (как и сказал добрый доктор, в самом длинном коридоре на западной стороне) луч выхватывает белую стену. Мона чуть не проходит мимо, но все же замечает в ней тончайшую щель, словно очертания ящика или панели…