Мы, люди, любим, когда все просто. Одна причина, одно следствие, один урок. Вишну построил мир, а Шива разрушит его. Мы можем готовить еду, потому что Прометей украл огонь. Бабушка должна умереть, потому что Ева съела яблоко. Джон и Пол создали «Битлов», а из-за Йоко группа распалась. Черепахи — и нет им конца[65].

Мы также тяготеем к простым эволюционным историям. Но естественный отбор редко нацеливается на какой-то признак в отдельности, и большинство из них имеют множественные последствия, каждое из которых способствует эволюционному успеху или неудаче. Очевидная польза признака сегодня не обязательно является причиной, по которой он появился. Мы думаем о перьях как о приспособлениях для полета, однако изначально они появились у ранних предков птиц и помогали им согреваться. Дарвин считал, что предки человека начали ходить на двух ногах, чтобы освободить руки для использования орудий — неплохая догадка (поскольку именно так мы поступаем сегодня), но с учетом археологических данных явно ошибочная. Я видел, как коллеги бесконечно спорили о том, способствовал ли естественный отбор развитию большего мозга у гомининов, потому что улучшал умение добывать пищу или социальную смекалку (конечно, он делал и то, и другое, и даже больше). Язык имеет так много преимуществ и применений, что в 1866 году Французская академия запретила любое обсуждение его происхождения, так как не было никакого способа выбрать одно из сотен предположений. Но, как бы это ни было неприятно, мы должны принять сложность эволюции и взаимозависимость наших особенностей и способностей, если хотим получить глубокое и реальное понимание собственного эволюционного прошлого. Борьба с фактами, которые кажутся известными и неопровержимыми, и оценка конкурирующих идей — вот что отличает науку от мифологии.

Метаболический механизм обеспечивает совершенную физиологическую взаимосвязь всех органов тела. Тот же механизм, который ограничивает спортивную выносливость, отвечает за беременность и регулирует ежедневные затраты энергии. Что характерно, все эти аспекты обмена веществ развиты у нас намного лучше, чем у наших родственников-обезьян. Мы более выносливые, у нас более крупное потомство и более высокие ежедневные затраты энергии, чем у шимпанзе, бонобо или любого другого большого примата. Естественный отбор развил метаболические способности, увеличив затраты энергии по всем направлениям. Каждое из них оказалось в выигрыше.

Так какие же черты были ключевыми? Благодаря каким из них улучшились метаболизм и выносливость? Появилась способность чаще рожать больших детей? Мозг получает больше энергии? Повысился уровень ежедневной физической активности? Как и большинство споров о самом главном факторе, объясняющем человеческую эволюцию, предпосылки ошибочны. Скорее всего, все эти преимущества (и, возможно, другие) усилили влияние естественного отбора для повышения метаболических возможностей наших предков-гомининов. Каждое из них является неотъемлемой частью того, что делает нас людьми сегодня.

Несомненно лишь одно: по сравнению с родственниками-обезьянами, мы раздвинули границы обмена веществ. Как говорилось в Главе 4, охота и собирательство изменили то, как мы получаем энергию из окружающего мира и используем ее для роста, размножения и выживания. Мы оставляем больший энергетический след. Подобно языку, использованию орудий и ходьбе на двух ногах, лучшая метаболическая способность влияет почти на все аспекты жизни.

Но эволюционное стремление к увеличению расхода энергии не закончилось ускорением метаболизма. Человек нарушил правила более фундаментальным образом. За последние два миллиона лет мы выяснили, как использовать энергию вне нашего тела для достижения поставленных целей. Это беспрецедентное новшество в истории цивилизации. Будущее нашего вида будет зависеть от того, насколько хорошо мы справимся с постоянно растущей жаждой энергии. Может быть, у хадза есть какие-то знания, которыми они могут поделиться.

«Сколько времени потребуется, чтобы дойти до твоего дома?» — спросил Онаваси, когда мы сидели вокруг мужской площадки в лагере под названием Сетако, на жаркой сухой равнине у подножия холмов Тлиика.

Это был вполне оправданный вопрос. Не имея других средств передвижения, мужчины и женщины хадза ходят. У них нет понятия «слишком далеко». Их не пугает перспектива двухдневной прогулки в деревню, чтобы обменять мед на новую одежду или кастрюлю, или даже более длительные походы в гости к друзьям в далекие поселения. Если это звучит странно и вы не можете себе этого представить, то вы не одиноки. Среднестатистический американец всегда запрыгивает в машину, если ему предстоит преодолеть расстояние больше одного километра.

В такой полукочевой общине, как хадза, где часто перемещаются между лагерями, люди рано приспосабливаются к тому, чтобы постоянно ходить пешком. Я помню, как разговаривал с парой мальчишек лет десяти о безумном побеге из интерната. Их родители накопили достаточно денег, чтобы отправить их в школу на месяц — большое вложение для семьи хадза, — но мальчики, как и все дети, не очень-то любили ее. Другие, возможно, выдержали бы это, хотя бы потому, что уйти было не так уж и легко: школа находилась в нескольких днях ходьбы от дома, через дикую саванну, полную больших кошек, смертоносных змей и других опасностей. Но это были дети хадза. Несколько дней ходьбы их не пугали. Однажды утром они втроем убежали из общежития еще до рассвета и направились домой. В то время им было не больше восьми лет, они спали по ночам на земле, каждый день проходили много километров под палящим солнцем по незнакомой местности и ничего не ели. Не каждый день приходится разговаривать с детьми, которые в восемь лет были храбрее, чем я во взрослом возрасте, но это, по-видимому, был один из таких случаев.

Пока они рассказывали эту историю, я искал в их глазах проблеск страха или, может быть, гордости за приключение, но от них исходила лишь неумолимая беспечность, присущая всему племени хадза. Не думаю, что они поняли, почему меня так заинтересовала эта история. Школа им не нравилась, и они шли домой пешком. Что в этом такого особенного?

Вопрос Онаваси касался скорее расстояния, чем времени. Племя хадза знает, что исследователи любят оценивать путь в милях или километрах, но это не та система измерения, к которой они привыкли. Количество дней, которое требуется, чтобы дойти куда-то, вероятно, является наиболее значимой мерой расстояния до отдаленных мест. Он знал, что мой дом находится далеко, но насколько? Онаваси хотел разобраться с этим, возможно, обдумать путешествие для развлечения. Он не собирался идти ко мне домой пешком. Но, с другой стороны, почему бы и нет? Его дети выросли, и у него не было никаких других обязанностей по сбору урожая. Он был бы готов уже завтра отправиться в путь с луком наперевес. Солнце светило бы ему в лицо, и он был бы свободным, как медоед. Не то чтобы ему пришлось отказаться от работы или беспокоиться об ипотеке.