Он знал ответ…

Может быть, если бы в ней сегодня говорил не страх, она сказала бы это иначе. Другими словами. Так, чтобы он понял и не прятал сейчас от всех то, что раздирает его изнутри.

У слов, которые одно за другим падали в пустоту и таяли там, были другие грани. Меняющие всё.

"Я тебе доверяю. Ты меня никогда не предашь…"

Когда последнее из них исчезло, Ник взглянул на себя ещё раз — и пошёл в глубину. Туда, где ещё никогда не рисковал оказаться, но где хотел оставить всё то, что отравило сегодня их обоих. То, в чём упрекнул Айрен — но не увидел в себе самом. У Силы нет дна. Так говорят.

Он собирался это проверить.

Вечность спустя, когда уже ничего не осталось от ярости и боли, тянувших его всё ниже и ниже, Ник узнал, что Сила отнюдь не бездонна — если только это действительно было дном её океана, а не ещё одной границей, которую он не мог преодолеть, как ни стремился. Он знал, всем существом ощущал, что там, по ту сторону, есть что-то ещё. Может быть, гораздо большее, чем доступное им всем, Одарённым и нет. Но он не мог туда прорваться. Не мог оставить там то, что встало между ним и Шер.

Не мог…

От безмолвного крика, рвущегося из самых потаённых глубин сердца, казалось, всколыхнулся весь океан. Обессиленный, опустошённый, отчаявшийся Ник лежал, распластавшись на этой незримой преграде, когда его достиг беззвучный отклик.

Его услышали…

В медотсеке опять стояла мёртвая тишина. Док ещё как-то смогла выписать Шай к ней в каюту, с ней отправила и Склива. На этот раз забота даже о её девочке ей не помогла. И вот теперь, в темноте, где уже не теплились визоры и подсветки 2-1В, она сидела на полу у стены. В темноте можно не держать лица, можно не идти прямо, словно не в тебя попал заряд… Это было разочарование — убийственное оружие. После которого дышать нельзя, искать оправдания для себя нельзя, думать о будущем нельзя… Можно только смотреть в одну точку… Жаль, что это не кокпит, и перед ней не гипер. Джетро говорил, что, если в него смотреть долго, то можно в нем исчезнуть. Но в кокпите Ник. А её для него и так нет…

Она сползла и растянулась на полу медотсека. И не почувствовала его холода.

Он так смотрел на неё, словно видит в первый раз… И какая разница, что она хотела или не хотела, чего она боялась или не боялась… Кому это теперь надо? Хотела сказать ему, что никогда не встанет на пути его счастья, всё равно, чем это обернётся для неё… Жизнь отдала бы за него, а не только радость этой жизни рядом с ним… Но боль, что Тьма откусывает от родного тебе человека всё больше знакомых и дорогих черт… А она ещё и помогла ей, о…

Всё. Больше она никому не скажет ни слова. Слишком много горечи от слов. Слишком много горечи. Слова зачёркивают всё — их полёт на синем спидере над грязным смогом Нар-Шаддаа, тяжёлые воды Золотого озера в пещере — всё зачёркивают какие-то слова. Обычные. Короткие. Может, не самые удачные. Но всё равно, они способны уничтожить всё за секунду.

Ни слова. Она будет лежать здесь, в медотсеке, на полу и смотреть в воображаемые звезды на потолке. Ей теперь некуда и незачем. И у них всегда есть Склив.

…Это было как зов, как слабеющий крик отчаяния, выдёргивающий её из окутавшего сумрака, закоченевшую в бесчувственности и скрючившуюся на холодном полу.

«Ник?!» — рванулось сердце, забившись о грудную клетку и вскипая горячей кровью. «Ник!» — теплеющими губами, каждой клеточкой и сознанием, сначала тихо, а потом во всю силу: «Ник, любимый, вернись, я здесь! Я с тобой! Я рядом, мой хороший. Мы вместе, Ник…»

Мгновение — очень странная частица времени. Иногда его не успеваешь даже заметить. Иногда оно тянется дольше, чем живёт Вселенная. Иногда…

То, что слышал Ник в таких глубинах, куда ещё никогда не заглядывал — и заглядывал ли кто-то вообще? — звучало странно и прекрасно. Настолько странно и прекрасно, что ему не с чем было это сравнить. Зов, несущий покой, обещание чего-то настолько превосходящего человеческие представления о счастье, что стало бы страшно — если бы здесь могло быть место страху. Голос, в котором было столько любви, что сами собой закрывались раны, истекающие тем, что разрывало его сердце — и оставляли его чистым, в нём больше не было ни горечи, ни отчаяния, ни тоски.

Ник не знал, где он, что с ним — это уже не имело значения. Он плыл, парил в звучании этого зова, возрождающего его, что-то меняющего в нём — пока вдруг не осознал, что стоит в дверях медблока и смотрит на Шер, лежащую на полу.

— Шер?

Он оказался рядом в мгновение ока, поднял её, прижимая к себе, укачивая, как укачивают маленьких детей.

— Я такой дурак…

Она помотала головой на его плече и непонятно, что там было "набуанским волопадом"- причёска, рассыпавшаяся и встрёпанная, или слезы.

— Не ты, не ты, Ник… — шептала она, уткнувшись в его куртку. — Это я дура… страшная дура… Ты только не уходи, даже с Тьмой в глазах не уходи… Мы справимся. Вместе справимся. Только не уходи, мой хороший.

— Шшшш… Я здесь, — шепнул Ник, обнимая её. Потом поднялся вместе с ней на руках. — Ты совсем замёрзла… Пойдём домой.

— Просто когда дверь кокпита закрылась, я перестала чувствовать… холод, — оправдывалась Шер, вытирая намоченное плечо мужа. — А домой… В твоих руках… Домой, если там ты… И горячий каф… — просияли нежностью серые, прозрачные её акварели свежей отмывки. — С радостью, мой хороший! Да и без кафа…

— Надо сказать Рику, чтобы разрешил Адаму выполнять бытовые распоряжения, — проворчал штурман, унося её из медблока. — Сейчас бы сказал: Адам, набери, пожалуйста, горячую ванну… А, не получится. У нас же только душ… Ну, хотя бы каф можно было бы заказать…

Он вспомнил про эксперименты на камбузе, дотянулся пальцем до комлинка и вызвал Вэйми, слишком поздно спохватившись, что понятия не имеет, который сейчас час. Вдруг уже глубокая ночь, и тви'лекка спит?

Но Вэйми ответила сразу. Шагая к лифту, Ник попросил её прислать горячего кафа к ним в каюту. И что-нибудь поесть.

Ладонь Шер была ещё замёрзшей, когда она ласково